Мы едем не на похороны, я надеюсь? Побыстрее, пожалуйста.
Обычно в таких случаях я нажимал изо всех сил на тормоз и говорил:
Обычно в таких случаях я нажимал изо всех сил на тормоз и говорил:
Если это вам не нравится, слезайте и берите другую машину.
Но в тот день я был в особенно дурном настроении. Я надавил на акселератор и повел автомобиль настолько быстро, насколько это было вообще возможно. Мы обгоняли другие машины, проскакивали перекрестки, чуть не въехали в автобус; она кричала, что это самоубийство, что я сошел с ума, но я не обращал на ее крики никакого внимания. Наконец, доехав до авеню Фош, я замедлил ход.
Вы сумасшедший! кричала она. Вы хотели меня убить! Я подам на вас жалобу!
Вам нужно было бы лечиться, мадам, сказал я, мне кажется, что состояние вашей нервной системы не может не внушать некоторого беспокойства. Хотите, я укажу вам адрес клиники?
Что это за комедия? Она была возмущена до последней степени. Вы, может быть, не знаете, кто я такая?
Этого я действительно не знаю.
Я жена Она назвала фамилию известного адвоката.
Очень хорошо. Но почему вы рассчитываете, что это должно произвести на меня какое-то впечатление?
Как, вы не знаете фамилии моего мужа?
Слышал как будто, он, кажется, адвокат?
Да, во всяком случае, не шофер такси.
Я полагаю, мадам, что из этих двух профессий профессия шофера, пожалуй, честнее.
А, вы революционер! сказала она. Несмотря на неприятный оборот, который сразу же принял разговор, она не уходила и не платила мне; счетчик продолжал идти. Я ненавижу эту породу людей.
Потому что вы, вероятно, ничего не знаете ни о революционерах, ни о социальных и экономических вопросах, сказал я. Заметьте, что я очень далек от намерения поставить вам это в упрек. Но имейте по крайней мере такт не говорить о вещах, о которых вы не имеете представления.
Никогда в жизни никто со мной так не разговаривал, сказала они. Какая удивительная наглость!
Это очень просто, мадам, ответил я. Все, кого вы знаете, стремятся сохранить либо ваше знакомство, либо вашу дружбу, либо вашу благосклонность. Мне все это совершенно безразлично, через несколько минут я уеду, и я надеюсь, что больше никогда вас не увижу. Почему же, принимая во внимание эти условия, я стал бы говорить не то, что думаю?
И вы думаете, что я просто невежда и дура?
Я бы не настаивал на последнем определении; но мне трудно было бы от вас скрыть, что первое мне кажется соответствующим действительности.
Хорошо, сказала она. Пока что я вам заплачу и дам даже чаевые.
Вы можете их оставить себе, мадам, я вам их дарю.
Нет, нет, вы их заслужили, хотя бы за ваш очаровательный разговор.
Я в восторге, мадам, что он вам понравился.
И тогда она задала мне последний вопрос:
Скажите, пожалуйста, вы не иностранец?
Нет, мадам, ответил я. Я родился в доме 42 на улице де Бельвиль, у моего отца там мясная, вы, может быть, ее случайно знаете?
Думая об этом времени, я часто вспоминал те рисунки, которые представляют вертикальный разрез мотора или машины. Благодаря неисчислимым случайностям, в которые входили с равным правом и исторические события, и соображения географического порядка, и всевозможные мелочи, их нельзя было ни учесть, ни предвидеть, ни даже представить себе вероятность их возникновения, вышло так, что моя жизнь проходила одновременно в нескольких областях, не имевших никакого соприкосновения друг с другом. Нередко на протяжении одной и той же недели мне приходилось присутствовать на литературном и философском диспуте, разговаривать вечером в кафе с бывшим министром иностранных дел одного из балканских государств, рассказывавшим дипломатические анекдоты, обедать в русском ресторане с бывшими людьми, превратившимися в рабочих или шоферов, и, с другой стороны, попадать в кварталы, заселенные мрачной парижской нищетой, беседовать с русскими «стрелками» или французскими бродягами, от которых следовало держаться на некотором отдалении, так как они все издавали резкий и кислый запах и он был так же неизбежен и постоянен, как мускусная вонь известных пород животных; возить проституток, жаловавшихся на плохие заработки, стоять за цинковой стойкой, рядом с поминутно сменявшимися сутенерами, моими знакомыми по Монпарнасу, и, наконец, сидеть часами, в глубоком и мягком кресле, в квартире в Пасси и слышать, как женский голос я знал его много лет и никогда не забывал ни одной его интонации говорил:
Напомните мне эту фразу, которую вы недавно цитировали, это, кажется, из Рильке, о чувстве. Чувства это единственная область, которую вы немного знаете, в остальном вы слепы и глухи.
А на следующую ночь, когда я остановился со своим автомобилем на улице Риволи и закрыл глаза, вспоминая этот разговор и воскрешая в памяти каждый звук этого голоса, ко мне подошел оборванный негр, попросил папироску, закурил ее и сказал:
И подумать только, что я, который раздавал папиросы пакетами, вынужден теперь просить одну папиросу у вас. И тотчас же, повернув голову направо, прибавил: Она опять здесь, стерва!
Мимо нас проходила по тротуару сильно прихрамывающая женщина.