Анна решила покончить с этим спором.
Мы с Ульфом были в суде, объявила она. И пропустили обед, потому что с судебного заседания так просто не уйдешь. Тебе это известно, Карл. Так что нам теперь полагается перерыв. Она повернулась к Ульфу: Ну же, Ульф. Наша гостья будет здесь меньше чем через час.
Они сели за столик у окна самое завидное место в кафе, где можно было наблюдать за улицей и за всеми, кто проходил мимо. Поначалу оба сидели молча, будто без слов договорившись дать друг другу время обдумать то, что случилось сегодня в суде.
Когда Ульф наконец заговорил, радости в его голосе не было никакой.
Знаешь, у меня было такое ощущение, будто у меня на глазах раздавили жука. Просто взяли и раздавили.
Анна задумалась:
Мне кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать. Нечто огромное и могущественное походя сокрушает кого-то маленького и беспомощного.
Вот только Ну, это ведь можно сказать о любом уголовном процессе, верно? Обвиняемый всегда ничтожен и беспомощен перед лицом государственной машины. Вполне естественно. Но сейчас все было по-другому сейчас это выглядело как жестокость.
Тут Анне вспомнилось кое-что.
Тут Анне вспомнилось кое-что.
Ты видел его костюм? Штаны видел?
Да. Они были ему велики. На щиколотках собрались в гармошку.
Анна поглядела на Ульфа. Они всегда замечали одни и те же вещи. Может, это было потому, что они так долго работали бок о бок и привыкли к одним и тем же методам? Или, может, они разделяли некий фундаментальный взгляд на мир то, что немцы называют «Weltanschauung»? У немцев имелись слова буквально для всего очень точные, специфические слова, специально сконструированные для определенного набора обстоятельств. Вроде бы у них существовал даже особый термин для чувства зависти, которое человек испытывает в ресторане, когда кому-то другому подают особенно вкусное блюдо, а заказ менять уже поздно. «Mahlneid» «зависть к еде»: так, насколько помнилось Анне, это звучало. Люди, случалось, изобретали сложносоставные немецкие существительные в качестве развлечения или на спор. Далеко не все такие словечки приживались в языке, но все же такое бывало. Каждое слово было когда-то сказано в первый раз, у каждого был свой, так сказать, первоизрекатель; так и развивается язык: кто-то подбирает для определенного момента совершенно определенное слово и пускает его в оборот. У Mahlneidа были неплохие шансы, потому что многим знаком этот особый вид зависти, когда официант проносит мимо вашего носа к чужому столику роскошные, соблазнительные блюда, и слово прижилось.
Анна раздумывала над тем, что они с Ульфом одинаково видят многие вещи. Какова бы ни была причина, ей всегда это нравилось. К сожалению, с мужем они видели мир совершенно по-разному. Конечно, они достигли согласия по каким-то глобальным вопросам к примеру, голосовали они всегда одинаково; и в том, что касалось эстетики, вкусы у них примерно совпадали, но если говорить о том, на что оба обращали внимание, то здесь между ними существовала огромная разница. Джо никогда не умел считывать язык движений и жестов. Он не замечал, как люди одеты, не понимал, что это о них говорит. У Анны было ощущение, будто он не видит и половины того, что происходит вокруг. Они с Ульфом, напротив, всегда обращали внимание на мельчайшие детали. Ульф мог заметить истрепавшийся шнурок на чьем-нибудь ботинке и из этого факта вывести целую теорию о том, что это за человек, что им движет, чем он занимается в жизни и еще много о чем. Она знала за собой похожую черту, и, как результат, они часто сидели вместе, в обществе друг друга, и наблюдали окружающий мир во всех его завораживающих подробностях. Иногда они, заметив какую-нибудь нелепость, одновременно поворачивались друг к другу, смеясь, потому что каждый знал, что другой тоже ее заметил и нашел забавной.
Анна не любила сравнивать Джо и Ульфа, в основном потому, что сравнение это обычно оказывалось не в пользу Джо. Ее супруг был скромным человеком характерная, как казалось Анне, для анестезиологов черта, просто потому, что всем им по душе было тихо сидеть в операционной, никак не общаясь с пациентом. Анестезиологи вообще были люди неразговорчивые им вполне хватало своих химикалий, клапанов, переключателей и гудения машин; они, в массе своей, были людьми застенчивыми и робкими в отличие от чванливых и шумных хирургов, которым они служили. И все же хотя, может, в этом и не было ничего особенно удивительного Анна обнаружила, что общество анестезиологов наводит на нее дремоту, как случалось, и не раз, когда Джо приводил к обеду своих коллег из больницы. Она держалась изо всех сил и все же, когда дело доходило до сырной тарелки, всегда начинала клевать носом.
Были, конечно, люди, которые представляли собой еще больший вызов первым делом на ум приходила Биргитта Никвист, жена Эрика. Они с Эриком были женаты вот уже больше тридцати лет; познакомились они в автобусе, направлявшемся в Стокгольм, причем она была водителем, а он пассажиром. «Я просто не мог от нее глаз оторвать, рассказывал Эрик. Потому и подгадал, чтобы обратно тоже возвращаться ее рейсом. К тому времени, как мы добрались до Мальмё, я уже все решил».