Брат Грегориус кивнул.
Подпись договора была отличным предлогом: представители Западной Сильвании стали бы идеальными обвиняемыми. Их поспешный отъезд вынудил полковника Блица изменить план, и он решил инсценировать случайное падение государя со скалы.
Великий герцог поёжился.
Но почему? Ведь я во всём поддерживал Свена Мартенсона!
Некоторым людям и этого бывает мало, заметил монах.
Что же мне делать теперь, когда у меня никого не осталось?
«А как же я? хотел возмутиться Магнус. Я, значит, вообще не считаюсь?»
Но он был лишь неопытным подростком, едва старше государя. Тот ещё союзник сгодится разве что для застёгивания запонок. И потом: как государю доверять племяннику человека, который приговорил его к смерти?
Возвращайтесь в Гульденбург. Там у вас есть преданные сторонники, предложил монах.
А откуда я знаю, вдруг и они принимают участие в заговоре? Вы спасли мне жизнь, брат Грегориус. Помогите! Подскажите, что делать.
Это провидение вас спасло, дитя моё. Я всего лишь смиренный служитель монастыря. Не моё дело давать советы государю.
Тогда я пропал, проговорил великий герцог.
Брат Грегориус несколько секунд смотрел на него своими мёртвыми глазами.
Отец-настоятель решит, что следует делать, сказал он, едва заметно пожав плечами. А сейчас отдыхайте, ваше величество. Впереди вас ждут нелёгкие испытания, вам понадобятся силы.
Не прибавив ни слова, он вышел из лазарета.
Глава девятая
В этот день процессия двинулась в путь в подавленном настроении.
Каждый чувствовал себя виновным в гибели Братча: оборотни кляли себя, что недосмотрели за пленником, Мимси и другие ребята что позволили ему сбежать.
Но тяжелее всего было на душе у Большого Каля. Ведь его считали предводителем. Ему полагалось остановить Одноглазого, отговорить от безрассудной затеи пусть даже для этого понадобилось бы его избить.
Оставим тело здесь, распорядился Смерч.
Зароем в яму? возмутился Берг. Чтоб его сожрала какая-нибудь зверюга? Не позволю!
И нас заройте вместе с ним! мрачно проговорил Каль.
Их решимость заставила оборотней сдаться. Ругаясь и ворча, они затащили тело в фургон и накрыли одеялом. Толстяк Берг взял малышек к себе на облучок, чтобы они не видели, как Братч на каждой колдобине перекатывается из угла в угол, а остальные смотрят на него, не решаясь проронить ни слова.
Так, погружённые каждый в свои мысли, они ехали довольно долго.
Представляю, какого страху он на них нагнал! вдруг произнёс Пётр.
Ты о чём?
Лицо Беглого озарила слабая улыбка.
Лесорубы. Они небось подумали, что сам дьявол явился их попугать Одноглазый это обожал наскочить сзади, когда ты ничего не подозреваешь.
Хотя они вечно дрались, Беглый знал Братча, как никто другой. И утешался, воображая последнюю проделку Одноглазого, так выходило, что тот погиб не зря.
Чего ты мелешь, проворчал Каль. Ты там был? Он, может, и не нашёл этих лесорубов. А может, вообще их выдумал, чтобы вырваться отсюда. Чего ты об этом знаешь, а?
Пётр пожал плечами.
Ну он ведь стянул у них сани, а? И ещё клячу! Будут знать!
Конечно, это слабо утешало. Сани ни гроша не стоили. Что же до старого измученного коня, то его оставили в сарае, укрыв одеялом и снабдив запасом сена, которого должно было хватить до тех пор, пока к нему не вернутся силы. Дверь не закрывали. Толстяк Берг, здорово разбиравшийся в лошадях, сказал, что конь легко найдёт дорогу обратно, и все охотно убедили себя в том, что так оно и будет.
Я знал, что нельзя разъединяться, проворчал Большой Каль после недолгой паузы. Это мы виноваты
Ты ничего не мог поделать, Каль. Ни ты, ни кто другой. Одноглазый он если что вбил в башку, его не переубедить.
Не называй его Одноглазым. Ты прекрасно знаешь, что его это бесило.
Как будто у него было другое имя! Братч это ведь название деревни, откуда он родом. Если бы я умел писать, я бы написал на его могиле Сказать что?
Чего спрашивать. Всё равно скажешь.
Пётр поднял вверх указательный палец.
«Здесь, под землёй, покоится тот, кого называли Одноглазым, потому что у него был только один глаз».
Каль не отреагировал, поэтому Пётр спросил:
Ну как?
Хорошо.
Думаешь, Одноглазому понравилось бы?
Пётр взял обратно свою шапку и вертел в руках, не решаясь надеть, будто в ней, внутри, ещё оставалось немного Братча.
Каль пожал плечами.
Он читать не умел. Да и вообще ему теперь плевать, он же умер. Лучше просто поставить крест и сверху написать его имя.
Крест? А это ещё зачем?
Чтобы Бог знал, где он, вот зачем.
Пётр ухмыльнулся.
А ты прав. Судя по тому, как Бог заботился об Одноглазом
Не богохульствуй над умершим, Пётр. Хочешь, чтобы он отправился в ад, да?
Мимси слушала перебранку вполуха. Сидя в самом дальнем углу фургона, она кусала себя за внутреннюю сторону щеки, и левое веко у неё нервно подрагивало.
Она никогда не любила Братча (и он отвечал взаимностью), и от этого, как ни странно, было сейчас ещё грустнее. Стоило закрыть глаза, как перед ней возникало посиневшее лицо мальчика и его единственный глаз, который смотрел прямо на неё с ужасающей неподвижностью, будто стеклянный.
Надо было настоять на своём и уйти вместе с ним, не слушая других. Кто знает, возможно, вдвоём им бы удалось спастись. Но теперь было слишком поздно. Братч умер, околел, сидя в этих дурацких санях, в которых надеялся вернуться за ними, сдержать обещание.