Исследователю середины ХХ века было трудно представить, что произведенные крестьянами товары могли быть изысканными и конкурентоспособными. Отчасти это происходит потому, что историки стремятся рассмотреть проблему в масштабе всей империи[81]. Однако, если мы возьмем в качестве примера все тот же текстильный кластер Иваново Тейково, становится ясно, что низкие урожаи и предпочтение, отдаваемое оброку, а не барщине, сами по себе не объясняют причины появления и укрепления здесь текстильного производства[82]. Большую роль в этом процессе сыграли и близость торгового Суздаля, и прекрасный почтовый тракт, который вел к Москве и другим городам, и то, что выращивание льна и разведение овец было здесь делом выгодным. Все это помогло создать в регионе текстильную промышленность, история которой насчитывала уже как минимум двести лет к тому моменту, когда механизация прядильно-ткацкого процесса сделала оправданным ввоз в Россию хлопка. Возможно, самое важное Владимирская губерния была центром распространения офеней странствующих торговцев, которые создавали товарообмен между городами и даже между деревнями. Из записей Натальи Чихачёвой и ряда других источников мы знаем, что офени были настолько профессиональны и организованны, что для защиты своих торговых секретов создали особый тайный язык[83].
Исследователю середины ХХ века было трудно представить, что произведенные крестьянами товары могли быть изысканными и конкурентоспособными. Отчасти это происходит потому, что историки стремятся рассмотреть проблему в масштабе всей империи[81]. Однако, если мы возьмем в качестве примера все тот же текстильный кластер Иваново Тейково, становится ясно, что низкие урожаи и предпочтение, отдаваемое оброку, а не барщине, сами по себе не объясняют причины появления и укрепления здесь текстильного производства[82]. Большую роль в этом процессе сыграли и близость торгового Суздаля, и прекрасный почтовый тракт, который вел к Москве и другим городам, и то, что выращивание льна и разведение овец было здесь делом выгодным. Все это помогло создать в регионе текстильную промышленность, история которой насчитывала уже как минимум двести лет к тому моменту, когда механизация прядильно-ткацкого процесса сделала оправданным ввоз в Россию хлопка. Возможно, самое важное Владимирская губерния была центром распространения офеней странствующих торговцев, которые создавали товарообмен между городами и даже между деревнями. Из записей Натальи Чихачёвой и ряда других источников мы знаем, что офени были настолько профессиональны и организованны, что для защиты своих торговых секретов создали особый тайный язык[83].
Определение протоиндустриализации, по Мендельсу, предполагает, что производство еще не было механизировано, когда появилась организация и расширенные структуры рынка, которые помогли впоследствии появиться изобретениям, совершившим революцию в текстильной промышленности в Великобритании конца XVIII века. Прежде всего это прядильный станок (spinning jenny) и целый комплекс приспособлений для механизации прядильно-ткацкого дела, которые ускоряли производство, но вместе с тем требовали больших фабричных помещений. Такими машинами все чаще управляли не женщины, а мужчины.
Этот конкретный пример из истории экономического развития севера Великобритании использовался как модель, согласно которой организация производства и формирование рынка ведут к механизации и маскулинизации, то есть к «прогрессу», как его понимали ранее. Популярность этой модели объясняет интерес мужчин-историков середины ХХ века к прядильному станку несмотря на то, что само прядение столетиями было делом женщин. В английском языке само слово «прядильщица» (spinster) со временем стало означать «незамужняя женщина», а «палка для кудели» (distaff) стала маркировать отсылку к женскому пространству и культуре например, в выражении «по женской линии» (on the distaff side). Игнорируя роль этого скромного предмета домашнего обихода в более ранние столетия, историки внезапно проявили интерес к spinning jenny как к пусть и примитивному, но станку знаку наступающей эпохи механизации текстильного производства. Большое количество прядильных станков, как утверждалось, было прямым знаком того, что вся экономическая система региона «двигалась» к механизации, приближая наступление капиталистической индустриализации. Соответственно, историки российской экономики в поиске признаков наступления капитализма XIX века стремились обнаружить фабричные здания, заполненные прядильными машинами. Такой поиск редко оказывался удачным (что неудивительно: фабрики здесь действительно встречались нечасто), и факт отсутствия объявлялся очередным признаком российской отсталости.
Историков вводит в заблуждение и непонимание того, как выглядел прядильный процесс, а также закрепившаяся в сознании установка, что «успешное» развитие непременно должно проходить определенные стадии. Самопрялки появились в Восточной Европе примерно в то же время, что и на западе континента[84], однако в российских документах прядение упоминалось редко. При этом мы не сможем найти в них указания на то, исключительно ли на веретене или на самопрялке была выполнена работа. И все же из источников, в частности документов хозяйства упоминавшейся выше семьи Чихачёвых[85], становится ясно, что и до, и после появления прядильных станков для обработки хлопка в Иваново и постепенной механизации шелкопрядения и ткачества в Москве лен и шерсть часто пряли вручную. Причина заключается в том, что разные волокна обладают разными свойствами: один и тот же станок не может обрабатывать длинные волокна льна или шелка, средние по длине волокна шерсти и тем более короткие волокна хлопка. Более того, волокна хлопка, шелка и льна очень прочны, но при этом не обладают эластичностью, а волокна шерсти, напротив, непрочны, но исключительно эластичны. Волокна хлопка во время обработки необходимо крепко перекручивать (иначе они распадутся), но нить, которая получается в итоге, достаточно мягкая. Короткие шерстяные волокна, если их сильно перекрутить, наоборот, становятся жесткими и грубыми. Волокна же льна скручивать нет необходимости: они будут держаться без дополнительного усилия. Наконец, попытки прясть лен или шелк на станке, предназначенном для шерсти или хлопка, неизбежно приведут к тому, что нити перепутаются. Таким образом, мы видим, насколько неверным является стремление увидеть, как «текстильное производство» единообразно переходит от простых машин к сложным, демонстрируя «прогресс», ведь каждый тип волокна требует своего подхода. Переработка льна не была полностью механизирована до конца XIX века, а довести процесс механической обработки до совершенства смогли лишь в начале ХХ столетия. Некоторые виды узорного тканья камковой ткани выполнялись вручную до конца XX века[86]. При этом в кластере Иваново Тейково лен оставался наиболее доступным и популярным «сырьем» до отмены крепостного права, когда импортные станки и импортный хлопок помогли огромному и полностью механизированному производству хлопковых тканей вытеснить но не уничтожить мелкие предприятия по переработке льна и шерсти[87]. Непрофессиональные пряхи или те, кто занимался обработкой льна в перерывах между другими домашними делами, чаще всего пряли на обычном веретене его удобно носить с собой и легко заменить[88]. Неудивительно поэтому, что веретено считалось самым удобным приспособлением для льнопрядения у крестьян. Это объясняет, почему историки, стремящиеся обнаружить в подобных хозяйствах самопрялки, никак не могут этого сделать.