Вы же хороший, такой хороший Почему вы больше не монах?
Агата не слышала, что в ответ сказал Эннеман, но девушка сдавленно разрыдалась и сказала:
Я понимаю Они вас не заслужили, и Агата сама поразилась своей уверенности, что Эннеман соврал, и опять почувствовала себя худшей девочкой на свете ровно такой, как говорила Рита: «бессердечная выскочка, только о себе и думает».
Агата крепче вцепляется в дрожащий от напряжения локоть Эннемана да нет же, нет, вот как она старается помочь ему идти, а ведь теперь ей придется провести с ним, небось, еще целый час, час, когда она могла бы тайком рисовать в блокноте свой волшебный мир: верхние этажи, и тамошних прекрасных золотых хамелеонов, которых можно поймать только невидимой сетью из седых волос, и маленький дворец с палисадником, где не было бы ни одной статуи святых и никакой сердцеедки, а вот любимые мамой нарциссы, из-за которых Агату назвали Агатой, были бы, и еще были бы огромные насесты для габо, и глубокий-глубокий бассейн, где Агата плавала бы верхом на Гефесте, и еще темно-синие платья и плащи, кроме которых Агата ничего бы не носила. Иногда Агата представляет себе, как ночью выскользнет из монастыря, мимо вечно дремлющего на посту брата Шеймана или брата Марка, из которых милитатто как из Агаты ундина, добежит по хрупающему снегу до мостика, под которым в расщелине видна заколоченная пекарня майстера и мистресс Саломон (и у Агаты сжимается сердце от едва-едва ощутимого сладкого запаха булочек с изюмом, и тепла, и пробивающихся из-под моста солнечных лучей), зажмурится и пройдет по правому рукаву, и что? Если бы она верила, что в результате у нее появится маленький дворец с палисадником или что хотя бы война закончится, она бы ни о чем не пожалела, какая бы расплата на нее потом ни свалилась. Вон Мелисса верит, что если пройдет по правому рукаву война закончится, родители Торсона вернутся домой, а сам он приедет к ней, к Мелиссе, да только не сомневается, что в расплату за это они потом поссорятся навсегда, а страшнее такого исхода для Мелиссы ничего в целом мире нет. Агата ужасно тоскует по Мелиссе, но нельзя не признать, что иногда у Агатиной бывшей лучшей подруги невесть что творится в голове.
Сцена 5,
неугодная святой Агате, ибо в ней попирается самая суть ее воли
К моменту, когда Эннеман возвращается в свою палату и падает на кровать, у него от усталости дрожат руки и ноги, но и Агата уже чуть жива, а главное, ее не оставляет чувство, будто что-то не так, что-то идет не так, вот только она совершенно не понимает, что. «Плохо, когда плохой человек ведет себя хорошо», вдруг думает она и изумляется: к чему это вообще? Внезапно ей страшно хочется поговорить об Эннемане с Ульриком, она даже открывает и закрывает рот пару раз, но язык лежит во рту маленькой плоской деревяшечкой, и представить себе, что он будет произносить слова, невозможно да и что бы это могли быть за слова? Агатины слова никому не нужны, нет, нет, от них ничего не бывает, кроме беды, и поэтому Агата закрывает глаза и говорит себе: «Спи, спи, спи».
Желтые и красные пятна мягко плывут и растворяются на изнанке Агатиных век, внутри них, повернув к Агате смешные рыльца, плывут морские кабанчики, подплывают поближе и исчезают, и уже непонятно, кто-то правда кричит в коридоре странные слова или это ей, Агате, снится, что наступил День Очищения и она, Агата, совсем-совсем маленькая, идет между мамой и папой, держа их за руки, смотреть на карнавал, и на ней белое платье с красным пятном на груди, совсем как у героической дюкки Марианны, а слепой Лорио хлопочет у дверей своей книжной лавки, расставляя на уличных столах огромные цветные книги, и радостно кричит: «Всех в строй! Всех в строй! Не смотрите на повязки, поднимайте их на ноги и стройте вдоль стены, строго по номерам, всех в строй!» Голос у слепого Лорио совсем не такой, как обычно, сейчас голос у него молодой, жесткий и очень уверенный, и Агата видит, как от страха книги жмутся друг к другу, и Агата вдруг понимает, что родители больше не держат ее за руки, их вообще нигде не видно, и толпа кругом совсем не карнавальная нет ни синих пиджаков святой Эмилии, ни шляп священнопризванного дуче Шемаэля, ни печатей-трещоток Дженны-канцелярши, а только солдаты в серой одежде, они обступают Агату плотным кольцом, и тут Агата просыпается и отчетливо слышит сквозь топот солдатских сапог, как знакомый голос, прежде с утра до вечера сыпавший байками и шутками, резко произносит: