Тиффани кивнула.
Так вот, Тиффани, ты должна найти в себе место для страха, страха, который держишь под контролем. Мы считаем, что голова очень важна, что мозг по-королевски восседает на троне тела. Но и тело могущественно, и мозгу без тела не выжить. Если Лукавец завладеет твоим телом, не думаю, что ты сможешь дать ему бой. С таким врагом ты ещё не сталкивалась. Угодить в его власть значит в конце концов умереть. Но что ещё хуже, перед этим ты станешь его орудием. И смерть покажется долгожданным избавлением. Вот такие дела, госпожа Тиффани Болен. Он пробудился, он скользит по ветру, он ищет её Он ищет тебя.
Ну, мы её хотя бы сыскнули, заявил Явор Заядло. Она где-то тутс, в этой вонявой отбросной кучище.
Фигли, открыв рты, стояли перед пузырящимся, гниющим месивом Объекта Движимости. Под завалами мусора что-то загадочно побулькивало, вертелось и взрывалось.
Туда суйносить всё равно что на верную смерть, заявил Чокнутый Крошка Артур. На верную смерть, грю! Вы все обрычены!
Ах-ха, мы и так все обрычены, ранее или попозжее, весело заверил Явор Заядло. Он принюхался. Что ишшо за хренищная вонизма такая?
Звиняй, Явор, энто я, пригорюнился Туп Вулли.
Ых, наэ, твою вонизму я бум-бум, возразил Явор. Но, знатца, нюхивал я такое прежде. Тот идучий вражина, которого мы на дороге унюхали. Нды? Весь в чёрном. Огроменная недостача по части глазевых яблоков. Как выгребенная ямина вонявал, и в выгребенную ямину ему дорога. И памятуется, вякал он разные гадственные словья о нашей мал-малой громаздой карге. Моя Джинни грит, надыть нам держаться к мал-малой громаздой карге поближе, и думкаю я, этой чучундре пованниться не помешает.
Чокнутый Крошка Артур ненароком ускорил события.
Дыкс ты, Явор, разве не в курсах, что туда соваться запрещено законом, ыть? Он указал на древний, полурасплавленный знак, на котором едва разборчиво проступали слова:
Явор Заядло так и впился в знак глазами.
Ых, вот теперча ты мне выбора не оставкал, заявил он. Да ишшо напомнил, что мы ужо мертвяки[36]. Вперёд!
На языке у Тиффани вертелись десятки вопросов, но на самый верх пробился главный:
А что будет, если Лукавец меня настигнет?
Госпожа Смит мгновение глядела в потолок. А потом ответила:
Ну, наверное, с его точки зрения, это будет что-то вроде свадьбы. А с твоей точки зрения, это всё равно что быть мёртвой. Нет, хуже, поскольку ты-то окажешься внутри, наблюдая за тем, что он способен сотворить, вооружённый всеми твоими способностями и могуществом, с твоими близкими и знакомыми. Кажется, где-то ещё оставался последний кексик?
«Я не стану бояться», твердила себе Тиффани.
Рада это слышать, вслух произнесла госпожа Смит.
Тиффани в ярости вскочила со стула.
Не смейте этого делать, госпожа Смит!
Уверена, где-то был ещё один кексик, откликнулась госпожа Смит. И тут же добавила: Так держать, госпожа Тиффани Болен.
Я, между прочим, справилась с роителем. Я в состоянии о себе позаботиться.
А о своей семье? Обо всех, кого ты знаешь? Ты защитишь их от атаки, которую они даже не заметят? Ты не понимаешь. Лукавец это не человек, хотя когда-то им был, а ныне он даже не призрак. Он идея. И, к сожалению, для этой идеи пришло время.
Ну, по крайней мере, я чувствую его приближение, задумчиво промолвила Тиффани. Он него невыносимо воняет. Даже хуже, чем от Фиглей.
Госпожа Смит кивнула.
Да, это разит от его сознания. Это запах порчи порчи в делах и в мыслях. Твой разум её улавливает, не знает, что с ней делать, и регистрирует как «вонь». Все предрасположенные к магии эту порчу чуют; а вот когда с нею сталкиваются обычные люди, порча их меняет, отчасти уподобляя Лукавцу. Так что, куда бы он ни направился, беда следует за ним по пятам.
Тиффани знала в точности, о какой беде идёт речь, хотя воспоминания рывком перебросили её в прошлое, ещё до пробуждения Лукавца.
Мысленным взором она видела, как обугленные по краям обрывки бумаги порхают туда-сюда; мысленным слухом слышала обречённые вздохи ноябрьского ветра, а хуже всего, о да, всего хуже, мысленным носом чуяла резкую, едкую вонь полусожжённой старой бумаги. В памяти Тиффани клочки трепетали на безжалостном ветру, точно раздавленные, искалеченные мотыльки, которые, тем не менее, всё ещё отчаянно пытаются взлететь.