Дама в черной соломенной шляпке играла на арфе, как будто расчесывала волосы великанше. Под деревьями колыхались танцующие.
Ингве повесил на яблоню нашу хрустальную люстру. Несмотря на загипсованную ногу, влез на дерево и не упал. Люстра сияла в ветвях, рассыпая радужные блики. А на газоне, там, где не танцевали, горели факелы – мы укрепили их над воротцами на площадке для крокета, чтобы было видно, куда бить. Там громко ссорились два старичка: не могли решить, сбил ли один из них колышек или нет.
"Вот как дам тебе по башке, идиот!" – распалился один, взмахнул молотком и угодил в Аксельссона, который как раз заявился пожаловаться на беспорядок и шум. От удара сосед рухнул в свою и без того изрядно потрепанную живую изгородь. Но мама выудила его оттуда и закружила в танце, а он припал щекой к ее груди и в конце концов заулыбался, как убаюканный ребенок.
Дедушка сидел на кровати, будто улыбчивый Бог среди облаков. Он постукивал пальцами в такт музыке и прихлебывал чай из стакана, а самовар напевал ему свою песенку.
– Пусть праздник продолжается, – прошептал дедушка.
Он держал в ладонях мои и мамины руки. Луна струила на нас свое сияние. Дедушка закрыл глаза и откинулся на подушки. Мы молчали. Просто стояли, а он держал наши руки, и дыхание его становилось все слабее, пока не затихло совсем.
Я наклонилась и потерлась носом о его нос – так мы делали, когда я была совсем малявкой, а он – добрым мудрым Богом. Усы кололись, и мне почудилось, что дедушка улыбается мне.
А жизнь и праздник продолжались в ночи.