Шумно, но несерьезно старик ворчал на ласки жены, молодые заигрывания. Недовольничал пиханию острых локотков жены в свой бок. Говорил, призывая к порядку, что, видно, забыла старая, сколько им исполнилось лет. Бывало, вспыхивал от возмущения, как костер в жаркий полдень аж трещали дрова! Ему лишь повод подай сотрясти воздух.
А Тамарушка за искру хваталась и ну давай со всей силы дуть на пожар. Гневно пеняла ему, сверкая очами, что и в прежние годы не было у Василия Ивановича к ней интереса. Мол, в чужих койках смысл жизни искал.
На пустом месте начиналась у них перепалка. Бывало, зашипит, зашкворчит Тамарушка, как масло в разогретой сковороде не унять, не остудить запал. Текли на мужа потоки обиды, накрывая несчастного с головой, и не было в эти часы в доме места, где бы он мог переждать ураган.
Намеки на неверность возмущали старика до глубины души. Скрепя сердце, он согласился бы с любым упреком для того лишь, чтобы жене угодить, охладить страсть. Но то, что он неверным ей мужем был, и слышать не желал. В подобной лирике Василий Иванович не находил здравого смысла. Романтика любовных приключений вне семьи не вдохновляла его практичное устройство. А на то, что не имело разумных основ, сердце не откликалось. Смятение души и любовную тоску Василий Иванович считал уделом поэтов и бездельников.
Бывало, пошумят с женой, повздорят, покусаются иной раз и вспомнить смешно, из-за какой ерунды по дому буря прошлась. На часок-другой расходились по комнатам остудить пыл. Сидели, пыхтя, по углам в одиночестве.
Вечер длинный, томный.
Спустя время, являлись ворчуны из заточения. Тянулись к чайнику, к огоньку. Гремели посудой.
Возвращались в дом прежние мир и покой.
Слово за слово, вновь улыбки, смех.
И звонкий голосок жены снова медом разливался по комнатам. Журчал ручеек.
После плотного завтрака старик принимался собираться на кладбище навестить Тамарушку.
Дрон видел, как на небольшом пятачке земли, отведенной под могилу, мужчина по-хозяйски налаживал быт. Посадил березку, приспособил к ограде столик, втиснул в угол скамью, на которой сидел, отдыхая от хлопот. Грустил.
Летом кусты кизильника разрастались стеной, скрывая могилу от чужих глаз, а осенью принаряжались белыми горошинами. Казалось, кто-то, проходя мимо, бросил на ветки горсть леденцов.
Если повернуться лицом по направлению к городу, то старику представлялось, что он на отдыхе в санатории.
Зимой у Василия Ивановича появлялись заботы иного порядка: приходилось чистить от снега узкий проход к могиле, отбивать лед с калитки, а весной, когда сходили грунтовые воды, он принимался укреплять фундамент ограды, поднимал завалившийся крест. Красил лавочку и стол, заботился о цветах. И эта суета занимала все его бесполезное свободное время.
Старик знал, что придет время, когда и его душа найдет покой в этом месте. Разбивая садик, загодя позаботился о том, чтобы могильщикам не составило труда внедриться в земное чрево на свободном лоскуте посадил лишь траву. Определившись с местом погребения для себя, старик немого повеселел. Жизнь стала немного понятней.
ПРИЯТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Днем Василий Иванович находил себе занятия. Мысль о старухе с косой посещала его лишь глухой ночью, когда не щадил сон или от тоски ныла грудь. Пугала не смерть, а приближение к роковой черте, за которой темнота и неизвестность.
Он пытался увидеть себя в ином измерении по ту сторону бытия, в котором, как утверждали люди сведущие, в эфир повсеместно разлиты любовь и блаженство. Старался вообразить себя вне себя отдельно от одряхлевшего, предательски ненадежного тела. Силился представить, но не мог.
Слепо, безотчетно отдаться потоку веры без оглядки на разум, не выходило. То, что жизнь вдруг в одночасье покинет его, принималось с трудом. Был, страдал, плакал, чувствовал, возмущался и вдруг все исчезнет?! Ничего этого нет?
Что-то должно быть взамен, рассуждал Василий Иванович. Иное но что? Голова шла кругом, мозг кипел, но долгожданный ответ, изводящий его, так не приходил. Лишь повышалось кровяное давление.
Тогда он придумал, что смерть это сон или путешествие, а может быть, перемена времени года. Путь вперед, к неуловимому горизонту стал похожим на ожидание холодов.
Осознание близкого рубежа перестало мучить его. Появились новые заботы, ведь человек практичный готовится к морозам с лета: утепляет на зиму подпол, забивает рамы ватой и тряпками от сквозняков, загружает на хранение в погреб картошку.