Но бывали дни, когда организм служил безотказно, и старик бодро, уверенно шагал по квартире, испытывая величайшую радость, гордился собой. Мышцы, которые не подводили его, и трезвая память были тем небольшим, но огромным, что он в данное время превыше всего ценил.
Электричество в квартире старик включал лишь по необходимости. Он верно, умело двигался в темноте, как кошка. Узкие коридоры и тесные комнаты, в которых когда-то ютилась семья, задыхаясь от нехватки жилплощади, на исходе лет оказались большим подспорьем.
Следуя на кухню, старик делал остановки, подпирая спиной стену. Отдыхал, утихомиривая пульс и дыхание. Когда кружилась голова, хватался за тумбочку, стул или шкаф в досягаемости согнутых рук.
Свет люстры не только слепил его, но и без жалости к пенсионеру выхватывал из мрака до боли знакомое: дорогие сердцу предметы, картины и фотографии по стенам немые свидетели безвозвратно ушедших дней. То было время, в котором он был молодым и счастливым, хотя и не вполне осознавал данного факта.
Он часто бывал один. Друзья и знакомые, что остались в живых, чувствовали себя по привычке неважно. Общаться со старой гвардией старик не любил о чем можно говорить с больным депрессивным человеком? Родственники, которым он изредка позванивал, так же пребывали в почтенном возрасте и ни о чем другом, кроме недомогания, цен в магазинах и тарифов на коммунальные услуги, знать не желали.
Порой предательски молчал телефон. Иногда за целые сутки старику не с кем было обмолвиться словом.
Ничто не держало его в настоящем. Он жил, далеко не заглядывая вперед. Планы не простирались дальше разумного предела. Дорожил лишь крохами здоровья и воспоминаниями, в которых прошлое представало в ослепительном блеске вроде и не было в нем ни нужды, ни лишений.
Бессонницей старик не страдал, и ночью спал крепко роскошь, доступная в его возрасте не каждому. И это обстоятельство в данный момент жизни также добавляло толику счастья.
Проследовав утром на кухню, он перекладывал в сковородку сваренную накануне крупу, чтобы разогреть и съесть без остатка. Свою норму еды Василий Иванович вычислил многолетней практикой черпал из кастрюльки столько, чтобы не допустить излишества. В кашу бросал ложку сливочного масла, и пока она томилась на плите, выпуская аромат, умывался.
День был расписан по минутам. В начале недели старик затевал уборку квартиры, в среду стирал белье. По выходным ходил на рынок за творогом, овощами и фруктами. Были и другие заботы: навестить врачей, оплатить счета за квартиру, запастись лекарствами.
После смерти жены к его повседневным заботам прибавилось ежедневное посещение кладбища. Хлопоты по обустройству могилы стали так же необходимы ему, как и обустройство быта в собственном доме.
Реальное причудливо переплелось с надуманным, прошлое с настоящим, умершее с живым. Все находилось неразрывно, в одной плоскости бытия.
ЖУРЧИТ РУЧЕЕК
Рассвет тихо и бережно проникал с улицы в дом, щадя чувства, окутывая туманом. Василий Иванович нехотя открывал глаза, и прошлое бесцеремонно навалилось на стариковские плечи. Впереди его ждал новый день одиночества.
И тогда из глубин памяти к нему прилетал голос жены.
Тамарушка была шумная, говорливая. Ее голосок звенел отовсюду. Чем занималась, кто в гости заходил, кого повстречала во дворе на прогулке, что нового у друзей и знакомых непременно ему докладывала.
Рассказывать Тамара была мастерицей. И словечком редким, золотым, побалует где только отыщет? И лишнее в истории присочинит, мужу на забаву. А иной раз любимый сериал бралась излагать. Обижалась, если старый не вникал в содержание. Вроде, и слушает ее, упрекала, и даже поддакивает, но спроси, о чем речь ни за что не вспомнит.
Василий Иванович посмеивался над женой, но сам, и в правду, не углублялся в стремительный поток женской речи, который лился без остановки, словно горный ручей. Где рождался источник и куда плыл, неся звонкие воды, не следил, не заморачивался. Привыкал к журчанию голоса, как привыкают к приятной музыке.
Шагай, шагай, тихоход! смеялась Тамара, желая обогнать мужа в узком коридоре. Толкала, хлопала богатыря по плечу шутила. Понимал, конечно, что лишний разок хотела прильнуть к нему, приобнять сердитого, в тепле мужниных рук понежиться.
Шумно, но несерьезно старик ворчал на ласки жены, молодые заигрывания. Недовольничал пиханию острых локотков жены в свой бок. Говорил, призывая к порядку, что, видно, забыла старая, сколько им исполнилось лет. Бывало, вспыхивал от возмущения, как костер в жаркий полдень аж трещали дрова! Ему лишь повод подай сотрясти воздух.