Но пока Никитский ходил вполне уверенный в себе, здоровался, как ни в чём, ни бывало, делая вид, что никогда не было у нас никаких дел и разговоров помимо служебных. Но вот когда явилась «дисциплинарка» с первых их слов я понял, кем подан мяч, и кто его перекинул комиссии. С этого момента я догадался и о том, кто в прошлый раз помог Альбине так превосходно сформулировать обвинение в мой адрес, со всеми «доказательствами», свидетелями и прочим. Никитский сам Альбиниными руками соорудил дело против меня, а после «спас». Вполне в духе этого хитроумного комбинатора. Я понял это после первого же вопроса, и кто всё это затеял, и почему, и как вести себя. Поэтому, когда мне задали главный их вопрос, я уже знал, что ответить.
Валерий Палыч, у нас имеется информация о том, что вы вступили в связь с фигуранткой дела и таким образом повлияли на расследование.
Каким образом? разозлился я не содержанию вопроса, но форме, в которую они облекли его. Образом своей связи или вашей информации? Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.
Дамочка с красным лицом и начинающимся ранним климаксом, раздула ноздри своего коротенького носа, выглядывающего из-под нахимиченой чёлки, и проговорила, кривя тонкий рот в перламутровой помаде:
Не стройте из себя профессора Преображенского, Вьюгин.
Ни Боже мой! усмехнулся я. Что вы, какой Преображенский! Я не способен и не думаю преображать природу как Филипп Филиппыч, или реальность как вы.
Мы преобразили реальность?!
Скажете, нет? Тогда, что вы с ней делаете, когда начинаете расследование сплетен.
Сплетен?! Вы всерьёз? у тётки сорвало крышку, как с закипевшего чайника.
Тогда в разговор вступил её спутник, «добрый полицейский», который куда хуже злого:
Валерий Палыч, не надо велеречий, нам известно, что вы встречаетесь с Татьяной Лиргамир.
Но на это я ответил ещё спокойнее:
Знаете, что? Думаю, мало парней в стране не мечтают об этом. И это всё, что я могу сказать.
Всё? Остальные парни ведь не знакомы с ней.
Я знаком постольку, поскольку присутствовал на том самом первом допросе после опознания, когда она уверенно не опознала Курилова. И оказалась права, как выяснилось, сказал я.
Но ведь вы доказали, что это было тело Курилова.
Потому что кто-то фальсифицировал улики, невозмутимо ответил я. Случайно, не знаете, кто?
Кто? Что за намёки?!
Никаких намёков. Я улики не добываю, я исследую то, что мне предоставляют, так что спросите, кто и откуда взял их, кто заранее фальсифицировал. Мне кажется, этот вопрос гораздо интереснее, чем мои связи.
С этим тоже разберёмся.
Хотелось бы надеяться.
Не хамите, Вьюгин, нахмурился «добрый» полицейский.
Хамство? Да вы что, ни разу меня не обвиняли в плохом воспитании.
Зато вас обвиняли в насилии, и, кажется, не один раз?
Люди по-разному мстят друг другу, сказал я, пожав плечами. Моя бывшая жена выбрала не самый симпатичный способ. Моя невиновность доказана.
Вообще-то дело было прекращено по пока не выясненным причинам, заметил «добрый полицейский». Предстоит ещё разобраться.
Буду очень рад, видимо больше у вас дел нет, кроме меня, страшного нарушителя закона.
Они посмотрели друг на друга, «добрый» кивнул.
Ещё увидимся.
Всего доброго, сказал я, вежливо кивая.
Они приходили ещё не раз, допрашивали, вынуждали признаться в том, что я из-за связи с Таней, подтасовал улики, всякий раз я напоминал, что до возвращения Курилова по всем моим экспертизам выходило, что труп его. Кроме последней. Потом снова вспоминали о заявлении Альбины, угрожая новым разбирательством. В общем, в действительности предъявить мне ничего не могли, своей первой атакой, вероятно, хотели выбить почву у меня из-под ног, заставить сознаться, но нынче я был уже битый.
Рассказать об этом я мог только Платону.
Тане не говорил, значит?
Чтобы она меня мгновенно бросила? Нет, конечно.
Платон захохотал:
Так всё-таки вы встречаетесь! А мне сказала, что не видела тебя с того дня, как Я ещё подумал, что она обиделась, что ты не остался тогда ночевать с ней.
Не обиделась, не переживай, сказал я, думая, что Таня, кажется вообще не обижается.
Как у вас вообще? спросил Платон, разглядывая меня с любопытством.
Что я мог ответить? Пока мы были вместе, эти часы, всё было как мечта, как было прежде, как мне представлялось в моих воспоминаниях, и желаниях. Но мы расставались. И не для того, чтобы сходить на работу, а вечером снова быть вместе, но для того, чтобы она отправилась к своему мужу. К нему и остальным её близким, которых так много Каждый день я думаю об этом и каждый день я стараюсь об этом не думать, это невыносимо, невозможно, но я приказываю себе молчать, чтобы не отпугнуть Таню ревностью. Я так боюсь этого, потому что я знаю, что без неё я не могу. Я просуществовал без неё несколько лет, так что мне хорошо известно, каково это. Теперь я хочу только одного быть с ней. Пусть так, вот как теперь, не вполне, но вместе.