Свиньи скоро проснутся. Пока умоются и приведут себя в порядок, будет ближе к полудню. Набьётся их тут полный зал, и понеслось. Крики, споры и поросячий смех. И всё между собой на родном языке под боком у того, о ком говорят. Франки с франками, испанцы с испанцами, арабы с арабами, а византийцы с византийцами. Саид лишь раз лицезрел этот балаган и с тех пор ест отдельно. В обществе рыцарей ему приятней. Он, как второй сын аббасидского вельможи, их прекрасно понимает.
Герцог Эбергард в общий зал не спускается. Ест в кабинете, если вообще ест. Саид думает, что он как лилу11 пьёт жизненные соки из людей, тем и живёт.
Фернан тоже приходит рано. Порой кажется, что у них с Саидом состязание. Сегодня помощник посла Наварры проиграл. Саид уже покидал трапезную, когда встретился с ним.
Эх, завозился после утренней молитвы. Мог бы избежать неприятной встречи. Любой испанец люто ненавидит мусульманина и наплевать, что тот отродясь не бывал в Иберии [Пиренейский полуостров] и вообще подданный совсем другого халифа12. Все арабы для них на одно лицо, даже те, кто не арабы вовсе, а сицилийцы или греки. Похожи, да и ладно.
Пару дней как до Франкфурта донеслась вести о победе войск Наварры, Арагона, Кастилии и Монсона над кордовским халифом Абд ар-Рахманом в битве при Симанкасе. И с тех пор Фернан гордый, будто сам одержал ту победу не упускает возможности напомнить о скором изгнании всех мавров из Иберии. Можно подумать, Саиду есть дело.
Уже написал письмо семье, Саид? Сколько твоих родичей гниёт в братской могиле возле Симанкаса?
Ни одного. Мой старший брат со мной во Франкфурте, а младший, сёстры, родители, дядья и бабка все живут в Дамаске.
И до Дамаска доберёмся, бездумно бросил Фернан.
Он в Сирии.
Думаешь, я не знаю? Сгоним вас со всех земель, сбросим в море, где вам самое место.
Ловлю тебя на слове, сказал Саид, улыбнулся раздражающе и зашагал прочь поспешно, пока этот провидец ещё чего не выдал.
До Дамаска он дойдёт. Иберию сперва отвоевать попробуй. Одна победа, и он гордый, будто Тигран Великий.
«Да проклянёт Аллах этого надменного шакала!»
Но надо признать, смелости ему не занимать. Мало кто в замке так легко и открыто выскажется напрямую, чаще через посредника. Один шепнул второму, второй третьему, третий четвёртом, так и пошёл слух, набирая с каждым новым ухом свежие подробности. Когда его перескажут тому, о ком он пушен, большая часть, конечно, уже вымысел, но вымысел очень обидный и постыдный. Игнорировать его нельзя, достанут ведь вопросами «А это правда?» и «Как же ты мог?». И все эти косые взгляды, которые так и кричат вон он идёт, этот ублюдок. А завтра точно так же выслушают о себе и: «Нет! Я не такой! Я так не мог! Только не я! Не здесь! Наверно, это тот урод на меня наговаривает. Я слышал он». И чаще всего «тот урод» никто инок, как Сигурд, который слухи отродясь не распускал. Не в его натуре. Он, скорей, треснет кулаком, если поймёт, о чём ты. Датчанин за годы на чужбине изучил с два десятка слов, на том и бросил, ему хватает.
На верхних этажах встретил дочь герцога Эбергарда. Злится и о чём-то очень живописно думает. Её лицо так и бурлит эмоциями, и оттого картина в голове почти что зрима. Саид прижался к стене, пропуская разгневанную леди, и чуть склонил голову, как и положено у них при встрече с благородной дамой. Та пронеслась мимо, даже не заметив. Из носа выдыхает пар, будто дракон какой-то, и топает аналогично. Зверинец, а не замок. Сплошь петухи, ослы, козлы, бараны, свиньи, да прочая, более редкая живность.
Вернувшись к себе, Саид сразу почувствовал чьё-то присутствие. Дверь в комнату брата приоткрыта.
Неужто Юсуф вернулся?
Зашёл к нему нет, не Юсуф.
Гунтрам?
Его и со спины можно узнать. Весь в чёрном, стоит у окна, прислонившись плечом к стене. Что тень герцога делает в покоях брата? Он ни о чём не просил, Саид тоже.
Здравствуй, Саид, Гунтрам поприветствовал и обернулся. Есть разговор.
Он не скрывает эмоции, у него на лице написано: Я не хочу здесь быть, мне всё это не в радость. Похоже, разговор не из приятных. И как иначе, если твой брат пропал?
Это из-за Юсуфа?
Гунтрам слегка приподнял бровь и чуть скривил губы. Пару раз вдохнул-выдохнул, а потом:
Чёрт, так сразу и не скажешь. Да, ночью его убили.