Ремесленники тоже не сидят без дела. Вот уж кто рад войне. Плотники строят новый корабль, кожевники штопают доспехи сутки напролёт, кузнецы куют мечи и топоры, оружейники вырезают щиты, луки и стрелы, даже сапожники при деле. Все вносят свою лепту. Налоги возросли, а в амбарах запасают провиант. Всё, что отбирают, идёт на содержание войска. Ах вот откуда ноги растут, вспомнил Рене. Когда служил, терпеть не мог фуражи.
Будка смотрителя сразу у входа на кладбище, но самого его не видно.
И где этого пьяницу носит, подумал вслух Рене. Может, могилу роет?
«Себе он могилу роет беспробудным пьянством. Ещё утро, а он уже со штофом в руках».
Идёт со стороны ворот. Как пить дать, с пасеки, и значит, в штофе медовуха. Храмовник за него переживает. Карл (так его зовут) служил под началом Рене. Он-то и устроил его на кладбище. Боялся, что от безделья сопьётся, а он спивается, не отрываясь от работы. На войне ему палицей по затылку врезали. Теперь чуть головой тряхнёт, и корчится от боли.
Сэр Рене, удивился он.
Я больше не рыцарь.
Не знал, что можно отказаться от титула. Это из-за того, что церкви служите? указал он на отворот доспеха, с вышитым на нём крестом. До меня доходили слухи.
Да, от титула можно отречься, но у меня его отобрали королевским указом.
За что?
Карл, хватит прикидываться, ты же всё знаешь, сорвался Рене. Я убил человека благородного происхождения. Мне верная дорога на эшафот, кабы викарий не спас.
Так это правда? удивился смотритель. Кажется, искренне. Я просто не верил. Помню, вы с Сэром Робертом были не разлей вода, а тут такое.
Убить бы Карла за подобное. Рене изо всех сил пытается похоронить воспоминания о прошлом, но то и дело какая-нибудь мелочь или чрезмерно болтливая скотина напоминает о былом.
Пришли своих проведать? Тяжело вам, наверно, было.
Прекрати меня лелеять, Карл. Я ведь не девица, грубо упрекнул друга храмовник. Он вовсе не прочь рассказать всем вокруг о своей трагедии, но отнюдь не потому, что хочет жалости. Просто, все должны знать, отчего он такой грубый. Он всё потерял, ему можно. Я ищу священника. Говорят, он могилу отца чуть ли не каждый день навещает. Худой такой, сутулый, бледный. Зовут Пипин.
Да-да, брата Пипина я знаю, он тут часто. Вчера приходил, сидел дольше обычного. Я решил, он отправляется на войну с войском герцога Эбергарда.
Это ещё почему?
Ну, так долго на кладбище торчат, если прощаются. Обычно перед войной, когда на новое место перебираются или просто надолго уезжают.
«Всё хуже и хуже. Чёрт возьми, Пипин, что ты затеял? И где теперь тебя искать?»
Рыбацкий квартал. Здесь всё воняет рыбой. Рядом лодочная пристань и помойный берег, на соседней улице коптильня, а чуть дальше через дорогу друг от друга два ледника, заваленные рыбой под завязку, и в каждом погребе, сарае и кладовой везде бочки с рыбой, а под ногами рыбьи потроха. Если сравнивать рыбацкий квартал с трущобами, так там хоть дышать приятней. Опасней, но приятней.
Таверна «Пивной Когг» уже третья по счёту. В первых двух его нет. Точнее, не было. Возможно, сейчас есть, а вернёшься, его уже не будет. Всё равно, что за мышью гоняться. Только под стол нырнула ты за ней, а она уже у сундука.
Благо, Гвидо легко найти в толпе. Он здоровый, как бык, на две головы выше любого. Ещё в пятнадцать таким вымахал, и, заходя в двери, конечно же, бился лбом об косяк. С тех детских лет у него привычка пригибать голову на пороге. И не важно, дверь таверны это или ворота замка.
Как-то раз так кивнул неудачно и стукнул шлемом лошадь, которая шагала рядом. Лошадь-то ничего, а вот двести фунтов надменного говна, что на ней, сильно оскорбились и стукнули Гвидо хлыстом. Это он зря, великан вспыльчив и не сдержан. Стащил щенка с кобылы и отлупил при всех. И это на торжествах по случаю победы в Лотарингии. Герцогу Эбергарду сей конфуз местная аристократия припоминала в шутку все два года, что он там торчал. Так ещё и папашка мелкого ублюдка, граф Гессена, шуму поднял.
Гвидо хоть и сам из благородных, но пятый сын в семействе. На него всем начхать. Братья такие же здоровые лбы. Жрут за троих, кормить их накладно. Отец безмерно радовался, когда избавиться от тринадцатилетнего пацана, и с той поры о нём не вспоминал. Только Рене с Робертом за него и заступились. Но что слово двух рыцарей против графской обиды? Два меча против пятисот. От наказания Гвидо не отвертелся, в колодках посидел и со службы попёрли, а ведь должны были со дня на день в рыцари посветить. Теперь он напивается в тавернах, где ищет новобранцев. Война единственное, что он знает, но махать мечом ему не дают. Хоть так пристроили, а то давно бы уже сгинул от безделья или бандитом стал.