Я наклонился к Котлу и доверительно заговорил:
Вот представь только, сегодня ты пил вкусно. Кушал. Любовницу свою ублажал, ну или она тебя. Как-бишь её зовут-то?
Я пощёлкал пальцами, и Торре подсказал услужливо:
Бьянка, вашество!
Вот! обрадовался я, глядя, как бледнеет всё больше и больше король преступного мира. Бьянка. И ты сегодня живой, счастливый. И тут бац и нет тебя. Не ласкать больше Бьянку. Не пить вино вкусное. Не кушать сладко. Да просто не дышать! Разве не ценна жизнь? А? Ирт?
Це-ценна, тонкий голос настолько не вязался с массивным телосложением короля ночного мира, что это вызывало диссонанс на уровне подсознания.
Вот и я им говорю, что ценна, вздохнул я. А им что в лоб, что семеро ложками машут!
Что? Котёл вытаращился на меня ещё больше.
Да не важно, отмахнулся я, Поговорка одна вспомнилась вдруг к месту. Но иногда даже жить или не жить не так важно. Ведь правда, Ирт Халган, по прозвищу Котёл? Как жить тоже вопрос серьёзный. Если ты станешь калекой без рук, без ног, без языка и ушей, но останешься жить, такая жизнь принесёт тебе радость?
Котёл, уже не мигая, смотрел на меня и разведчиков за моей спиной.
Кто вы, в-в-вашество? главный бандит столицы явно начинал волноваться.
У меня много имён, отмахнулся я, Разве они важны, когда дело идёт о сути? О главном таинстве под названием жизнь?
Я сцепил пальцы и ещё сильнее наклонился к главе ночного мира:
Котёл! Тебе будет в радость жизнь без рук и ног?
Не будет, вашество, бандит сглотнул и отвёл взгляд.
Ну вот, огорчился я, Если не договоримся, получается, я тебя радости лишу, Котёл!
Договоримся? О чём? в глазах Ирта вспыхнула надежда и ужас.
Котёл, кто приказал напасть на усадьбу герцога Белогора?
Бе, Ирт стал хватать ртом воздух, с ужасом глядя на меня. Кажется, до него дошло наконец, кто посетил его обитель.
Я участливо покивал:
Да, Котёл, да! Герцог Белогор собственной персоной. Ещё меня иногда называют Карателем. Слышал, думаю?
Ирт затряс головой, что с большой натяжкой можно было назвать кивками.
Ну, а если слышал, отвечай, кто приказал напасть на мой дом в столице?
Это не я, ваша светлость! Котёл даже руки к груди прижал.
А кто тогда?
Не знаю!
Котёл, не разочаровывай меня! я повернулся к Торре. Ну-ка, найди среди связанных бандитов Мокрого и тащи его сюда.
Пока Торре спускался за преступником, пока тащил его наверх, я молча сидел и смотрел на короля преступников. Сейчас этот огромный мужик уже не выглядел грозой Лесании. Он даже на стуле сидел бочком, скромно. Будто стесняясь своего необъятного тела. И тоже за всё время не произнёс ни слова. Когда Торре притащил Мокрого, я развернулся к новому допрашиваемому, и спросил:
Мокрый, кто приказал напасть на усадьбу герцога Белогора?
Связанный бандит дико посмотрел на меня, на Торре, на сидящего на стуле Котла и заорал дико, истерично:
Какая усадьба? Вы кто вообще такие?
Да как вы мне уже надоели, рассвирепел я, Торре! Перетяни ему правую руку!
Торре споро разрезал путы на руках бандита и наложил жгут чуть выше кисти. Мокрого схватили сразу трое разведчиков, вытягивая руку вперёд. Я кивнул головой, и меч Торре вжикнул, отсекая конечность. Та упала на пол, и бандит заорал, извиваясь в руках бойцов. Халган сидел, не шевелясь, а когда дикие крики Мокрого стали невнятными, и переросли в бульканье, я опять успокоил голос:
Мокрый, кто приказал напасть на усадьбу?
Бандит, с ужасом смотрящий на культю и на кисть, валяющуюся на полу, не сразу осознал вопрос, но потом запричитал сбивчиво, взахлёб:
Спрут, Спрут приказал! Клянусь!
А кто такой Спрут? я вновь повернулся к Котлу.
Мой помощник, сглотнув, ответил король бандитов.
Твой помощник, кивнул я. И повернулся к Милтону: Торре, за убийство управляющего, кухарки, а также пятерых дружинников, я, герцог Белогор, приговариваю Мокрого к смерти.
Крик Мокрого, осознавшего, что я сказал, захлебнулся через секунду, тело без головы постояло пару секунд и упало на пол, извиваясь, и скребя конечностями по полу. Торре спокойно вытер клинок, и залихватски закинул его в ножны. Голова Мокрого с выпученными, застывшими глазами подкатилась ко мне. И я словно мяч толкнул её ногой к Котлу. Тот вздрогнул, и с ужасом смотрел на голову, а потом на меня.