А что вам сказала Анна Сергеевна?
Что Раиса Тимуровна не явилась на утренний сбор воспитательниц. Они всегда собираются за полчаса до подъема девочек. Она решила, что Абашева заболела, пошла к ней в комнату, но той там не оказалось. Вещей в комнате тоже не было.
Она попыталась её искать?
Естественно! Сперва сама обежала всю школу, потом опросила персонал.
Кто-нибудь что-нибудь видел?
Нет.
А сторож?
Он тоже ничего не видел. Но, при желании, покинуть территорию школы можно не только через ворота.
Понятно. Анна Сергеевна заявляла в полицию об исчезновении?
Зачем бы она стала это делать? Было очевидно, что Абашева покинула пансион добровольно, а её телеграмма окончательно всех в этом убедила.
Я могу увидеть эту телеграмму?
Директриса вынула из ящика стола папку с личным делом, на котором значилось имя оскандалившейся воспитательницы и протянула его Рудневу.
Телеграмма приложена мною к личному делу Раисы Тимуровны.
Вы сказали мне, Юлия Павловна, что личные дела персонала я найду вон в том шкафу, заметил Дмитрий Николаевич. Почему же это личное дело лежит не там?
Опросина вспыхнула.
Вы зарываетесь, Дмитрий Николаевич! Пока что я сама решаю, что и где мне хранить в моём кабинете! Я не считала, да и сейчас не считаю, что личное дело Абашевой имеет какое-либо отношение к вашему расследованию.
Руднев покачал головой.
Юлия Павловна, я не имею целью оскорбить вас или хоть в малой степени принизить ваши права начальницы школы, но до тех пор, пока ребёнок не найден, решать, какая информация имеет отношение к делу, а какая нет, буду я, отчеканил он.
Руднев раскрыл папку, перелистнул, вынул телеграмму и прочёл.
Какой заработок у ваших воспитателей? неожиданно спросил он.
Юлия Павловна, видимо уставшая сопротивляться, ответила уже без препирательств.
Их доход составляет двести сорок два рубля в год, плюс четыре платья и полный пансион.
Эта телеграмма обошлась ей в полтора рубля. Вам не кажется странным такое мотовство?
На фоне того, что она вытворила, нет!
Ну, хорошо, допустим. Но почему она просто не оставила записку?
Откуда же мне знать?! Да и какая разница! Записка! Телеграмма!
Разница в том, Юлия Павловна, что записку пишут от руки и по ней можно узнать или не узнать почерк. Кроме того, записка это эпистолярное произведение, и у каждого человека есть стиль его составления, поэтому по записке можно понять, писал её человек своим умом или под диктовку. А вот с телеграммой подобных выводов сделать никак нельзя, ни почерка, ни стиля.
Опросина уставилась на Руднева в онемелом потрясении.
Боже мой, Дмитрий Николаевич! Я сперва подумала, что вы подозреваете Раису Тимуровну в причастности к похищению Стефки, но вы, кажется, считаете, что с ней могло произойти несчастье?
Я ничего не считаю, Юлия Павловна. У меня нет никаких оснований что-либо считать в отношении исчезновения вашей воспитательницы. Я лишь отмечаю странности: совпадение времени исчезновения Стефки и Абашевой, многословная телеграмма вместо записки, да и сама опереточная причина внезапного бегства. Однако, всё это может ничего не значить, и ваша бывшая воспитательница и в правду, возможно, нашла своё счастье в объятьях страстного поручика. Случалось мне и более нелепые история знать.
Слова Руднева о нелепых историях Юлию Павловну не успокоили.
Да нет же, нет! Как я сразу не догадалась! сокрушённо вскликнула она. Это же очевидно! Произошло несчастье! А я еще смела так низко о ней думать!
Дмитрий Николаевич более утешать Опросину не стал, тоже подозревая, что в деле с Раисой Тимуровной что-то явно нечисто.
Юлия Павловна, мягко заговорил он, пользуясь минутой душевного смятения суровой начальницы, Я очень вас прошу, подумайте. Может, за последнее время ещё что-то странное в школе происходило? Не обязательно день в день с исчезновение девочки. Возможно, раньше или позже? Я не прошу вас дать мне ответ сейчас, просто подумайте, вспомните. Пусть это будет что-то незначительное. Не бойтесь завалить меня чепухой. Лучше я отмету десяток не имеющих к делу пустяков, нежели я пропущу что-то действительно важное.
Хорошо, пообещала Юлия Павловна. Я подумаю
Первый урок Дмитрия Николаевича в Аничкиной иколе подходил к концу. У всех восьми учениц, у кого лучше, у кого хуже, в альбоме было нарисовано яблоко с вырезанной долькой и разметавшимися по трём плоскостям тенями. Руднев ходил между парт, придирчиво рассматривал работы, поправлял неточные линии и неуверенную штриховку.