Потом они встречались не раз. Марк был верховым судьей в разных делах, связанных с Аттиком, по большей части сомнительных. В чем только не обвиняли Герода: и в невыполнении обещаний покойного отца даровать жителям Афин деньги после собственных похорон, и в убийстве жены Региллы, которая к тому же была беременной. Судья Марк встал на строну бывшего учителя и оправдал его, увидев предвзятость и заинтересованность со стороны обвинения, стремящегося унизить знаменитого ритора и не менее знаменитого богача, а не добиться истины.
Потом горожане Афин опять обвинили Герода в стяжательстве и невыполнении обязательств по благоустройству Афин. Здесь справедливость оказалась на стороне афинян, и Марк отправил Аттика на год в ссылку в эпирский город Орик. Впрочем, там Герод не скучал, открыв новую школу риторики и окружив себя молоденькими мальчиками, а после отбытия наказания вернулся в дорогой пригород Афин Кефисию, где у него находилась богатая вилла.
Сложные, местами запутанные отношения связывали их. В них переплелись и уважение, и ненависть, и презрение. Марк не питал приязни к Героду за его высокомерие, безудержное самовосхваление, за то, что ритор всегда был на стороне семьи Цейониев в любых вопросах, будто это были какие-нибудь скачки, в которых возницей партии зеленых-Цейониев выступал Герод Аттик, а за партию синих-Антонинов Корнелий Фронтон. И тем не менее, Марк оценил бесстрашный поступок Аттика, отправившего объявившему себя императором Авидию Кассию всего два слова: «Ты безумец!» А ведь тогда еще ничего не было ясно, и победа Марка Антонина была неочевидна.
Герод, конечно, обладал храбростью, этого у него не отнимешь.
Сейчас, открыв послание, отправленное на дорогом пахнущем благовониями пергаменте, Марк обнаружил, что Аттик вдруг впал в слезливый тон, какой был ему совершенно чужд. Ритор жаловался на то, что император забыл его, старого друга и ничего не пишет. А ведь раньше у дверей дома Аттика, можно сказать, толпились посланцы, наступая друг другу на пятки, и все везли письма от Марка Антонина, одного из мудрейших и славнейших цезарей.
«Ему что-то нужно от меня», подумал Марк. Но затем эту мысль сменила вторая о том, что Аттик не нуждается ни в чем: денег у него достаточно, ведь он самый богатый человек Греции, известности ему, основателю нескольких школ риторики, тоже не занимать. Что же ему нужно?
Раздумья об этом на какое-то время овладели Марком, но вскоре были вытеснены повседневной суетностью, разными заботами важными или второстепенными, но которые он не мог оставить без внимания. Каждый день и в Александрии, и в Смирне ему докладывали секретари по латинским и греческим делам, делились своей озабоченностью братья Квитилии, часто находившие нарушения постановлений и указов императора в деятельности наместников и прокураторов Азии. Отец и сын Северы, занимали внимание рассуждениями о обострившемся соперничестве различных философских школ, особенно в Ахее, волны которого докатывались до Рима.
«Нам надо расставить все по местам, говорили Северы Марку Аврелию, ни к чему погружаться в пустые споры о правоте Аристотеля, Сократа или Платона с Диогеном. У каждого можно найти что-то полезное, пригодное для постижения истины».
Марк слушал их, соглашался сейчас, когда империя наконец достигла мира, как потрепанный бурями корабль достиг гавани, всем требовался длительный отдых от кровавых боев, от тяжких трудов, и даже от докучных философов, порою не знающих отдыха в работе своим языком.
Много времени проводил Марк и с Помпеяном. Они могли обсуждать с ним все: и военные вопросы, и назначение новых наместников в провинции, и семейные дела, ведь Помпеян приходился Марку зятем.
О письме Аттика Марк вспомнил уже на корабле, когда они в начале сентября отправились в Грецию. Море еще было спокойным, но спокойствие казалось угрожающим, потому что не за горами то время, когда северный Аквилон нагонит холодные тучи, а потом вздыбит волны на недосягаемую высоту и бросит их на все что попадется будь то одинокий корабль, флотилия или каменный берег, кажущийся неприступным. Потому, послушав советы бывалых моряков, Марк дал приказ отправится в Ахею как можно раньше, чтобы успеть пристать к греческому берегу до начала осенних бурь.
Итак, письмо Аттика.
Северы, когда говорили о бурных спорах философов, упомянули о желании афинян иметь в своем городе четыре кафедры философии, которые оплачивались бы из императорской казны, а философы-наставники состояли бы на службе государства. Тогда все споры бы утихли и каждый занялся своим делом, то есть обучением любви к мудрости, как ее понимали корифеи всемирной философии.