Ладно, скажи мне, что еще ты желаешь, улыбнулся Марк.
Пусть они смогут меня приветствовать, кричать и хлопать изо всех сил.
А вот это уже зависит от тебя, Аристид, препятствовать мы не будем.
На другой день Аристид выступил перед императором и его свитой с речью «К Эгейскому морю». Речь посвящалась предстоящему путешествию императора Марка Антонина из Ионии в Элладу по этому морю, соединяющему берега, населенные греками. Аристид говорил возвышенно, местами патетически, местами, проникновенно. Речь его лилась как течет полноводная река без каких-либо усилий и заторов. Да, это был блестящий мастер, Марк слушал его с удовольствием. Ученики, видимо, прорепетировавшие до этого с учителем его выступление, в нужных местах хлопали, в нужных громко кричали, впрочем, нисколько не мешая выступлению.
Что поделать, если эти греки бывают такими экзальтированными! И все равно они выглядят более воспитанными, чем несдержанные сирийцы и египтяне.
Когда пришло время покидать Смирну, Марк, показывая на город, сказал: «Ему не хватает хорошего театра, чтобы быть таким же великолепным как Александрия или Антиохия. Я думаю, в императорской казне хватит денег для этого, ведь мы уже не воюем».
Отыскав среди окружавших его людей Агриппина, он подозвал его к себе.
«Я поручаю тебе строительство в Смирне. Останешься здесь, чтобы приглядывать за работой», сказал он, давно уже все решив.
После разговора с Клеандром Марк обдумывал как удалить Агриппина от себя, от двора, от Луциллы, не нанеся обиды влиятельным Цейониям к чьему семейству принадлежал однорукий. И вот он отдал приказ.
Несмотря на египетский загар, привнесший смуглость на лицо Агриппина, и несмотря на яркое солнце Азии, стирающее тени, стало видно, как тот побледнел, только лицо сделалось не белым, а сероватым, словно бы посыпанным пеплом.
«Я исполню волю моего императора», овладев собой, спокойно произнес он, приложив правую здоровую руку к тому месту, где находилось его сердце.
И тут Коммод, стоявший поодаль отца, заметил, как гневно сжались губы Луциллы, с какой ненавистью она на него посмотрела. За решением отца оставить Квинта, ее любовника, в Смирне она разглядела козни младшего брата и не без оснований да это он, Коммод, все устроил. Теперь пусть Луцилла беснуется и кричит в истерике, только Коммод не позволит обманывать своего старшего друга и родственника Помпеяна и постоит за его честь.
Коммод весело притоптывает ногами, обутыми в дорожные башмаки и когда свита чинно двинулась следом за императором на корабль, он не сдерживается, стремительно бежит вперед, обгоняя всех на своем пути. Прибрежный ветер развевает его тунику, треплет его кудри и, кажется, что это бежит не Коммод, а молодой бог, который возьмет императорский корабль под свое покровительство.
Его хотят остановить, но Марк делает повелительный жест рукой: «Оставьте, пусть бежит!»
В это самое мгновение он думает, что Коммод, действительно, его сын. Будто раньше в его душе жили сомнения, а теперь они вмиг улетучились без следа. Сейчас Марк видит у сына ту же порывистость, ту же радость и любопытство к жизни, какие бывали когда-то и у него. В те времена он мог беззаботно уносится на коне от пастухов, напавших на них с приятелем, без боязни идти через реку по шатким мосткам, готовым мгновенно разрушится, мог выдержать испытание вожделением, которому подверг его божественный Адриан.
«Это бежит мой сын Коммод, мой мальчик, растроганно думает он. Пусть боги хранят его от морских бурь и от житейских тоже, ведь путь домой иногда бывает трудным».
Мистерии для богини: ДЕМЕТРА
Еще в Смирне Марка застало послание от его старого учителя риторики и старого недруга Герода Аттика30. Аттик известный мастер речей, пожалуй, самый богатый человек Греции, был известен Марку с юности. Много лет назад Аттик прибыл в Рим, чтобы покорить его, как многие честолюбивые молодые мужчины и преуспел в этом. Ему помогли два обстоятельства: несметные богатства, накопленные отцом Аттика и покровительство знатнейших семейств Рима. Одним из таких семейств оказалась семья Анниев, к которой принадлежал Марк, и мать его разрешила Героду поселился в их доме.
И все же, у Марка не возникло той душевной близости с новым учителем риторики, какая была у него с Корнелием Фронтоном. Помнится уже тогда Герод Аттик начал активно вмешиваться в отношения Марка с другими наставниками, стремясь оттеснить их на задний план. Пожалуй, именно в то время в душе Марка были посеяны зерна неприязни к этому человеку.