«Трубопровод центрального отопления это инвестиция в более экологичное будущее, и жители смогут сэкономить на отоплении», заявил потом в интервью Урмас, перед этим больше получаса критично рассматривавший в зеркале своё начинающее «плыть» лицо. В этом году ему исполнится сорок, но выглядел он на все пятьдесят. Они с Хельгой рано стали родителями, наверное, в этом и было дело. Или в том, что Урмас всегда хотел большего, лучшего, всего и сразу, и эта непрестанная гонка словно ускоряла его метаболизм, заставляла биологические часы идти быстрее, чтобы и здесь отличиться от других. А может, в том, что год политической жизни шёл за два года жизни обычной. В качестве мэра он планировал ещё не раз выступить на камеру, и стоило задуматься хотя бы о минимальной подтяжке лица. Благо, финансовое состояние семьи Йенсенов после прокладки трубопровода значительно улучшилось.
Урмас и его приближённые отлично ладили с финансовой отчётностью, сметами и схемами финансирования. Выдвинувший его друг уже присмотрел себе новый автомобиль, а сам Йенсен отложил Камилле деньги на обучение. Новые амбициозные и прибыльные проекты уже маячили на горизонте.
Политика была у него в крови.
Так же, как и жадность.
3
Когда-то они дружили. Он и Урмас Йенсен.
Когда-то пятнадцать лет назад, когда он отправился в тюрьму.
Когда-то двадцать лет назад, когда они подбивали друг друга пригласить Хельгу на свидание.
Когда-то в другой жизни. Вечность назад.
Йенсен всё понимал, но ничего не сделал. Ни разу не связался с ним в тюрьме. Ни одного посещения или звонка. Он просто стёр из воспоминаний лучшего друга, убийцу, вычеркнувшего пятнадцать лет из жизни. Уничтожил все улики его присутствия в своём прошлом. Ему, будущему депутату, такой друг был не нужен. Всё их многолетнее общение сверкнуло прощальным залпом в хмуром весеннем небе в тот момент, когда за ним пришла полиция. Расмус этого не учёл.
Когда спустя все эти годы он вновь оказался в городе, Йенсен был уже совсем другим человеком. Мэром. Отцом. Вдовцом. Расмус тоже мог бы стать таким. Не мэром, конечно, это дерьмо ему ни к чему. Отцом прекрасной дочери. Мужем замечательной женщины. Йенсен отнял у него эту возможность.
Она была прекрасным человеком, сказал Урмас полиции. Не представляю, как он мог. Я думал, он шутил. Урмас врал впервые на памяти Расмуса, и он долго не мог понять, почему. Друг прекрасно знал, какова та, кого он убил, на самом деле единственный в мире, кто знал правду, с кем Расмус иногда делился тем, что скрывал от всех. Кто поддерживал его. И кто прибавил ему срок, вместо того чтобы сократить. Непредумышленное убийство превратилось в спланированное. Надежда выйти из тюрьмы и после этого всё еще иметь впереди жизнь превратилась в прах.
Всё стало ясно, когда Расмус узнал, что Йенсен женился на Хельге.
Он встретил его в первый же день возвращения в город. Даже не успел дойти до своего полуразвалившегося дома. Он шёл по шоссе, дыша простирающимся вдоль дороги хвойным лесом, и думал, с чего начать новую жизнь. То, что от неё ещё осталось. Если осталось хоть что-то. Мимо проехала чёрная новенькая «ауди», слегка притормозила впереди, обожгла красными габаритными огнями. Остановилась, словно неуверенная, что делать дальше. Расмус замер. Стёкла были тонированными, он не знал, кто в машине. Но почувствовал. Сделал шаг вперёд, другой и уже почти мог коснуться рукой лакированного пластика багажника. «Ауди» рванула с места и скрылась за поворотом, словно его прикосновение было бы смертельным. Разрушающим жизнь её водителя, предателя и лжеца, укравшего его любовь и его время. Теперь он угроза, отрава, язва. Расмус стоял посреди дороги, слушая шум ветра в сосновых кронах. Ещё недавно он думал, с чего начать.
Но начинать было нечего.
Осталось лишь одно незаконченное дело. Только оно, и только ради этого стоит держаться здесь на плаву. Урмас Йенсен должен страдать.
И он будет страдать.
4
Аксель Рауманн был столичным жителем до мозга костей, и решение поехать в такую глушь, как Локса, далось ему нелегко. Хотя это и был вполне приличный городок, не какой-нибудь там хутор или деревенька без магазинов, внутри у Акселя всё заныло, когда он приехал на автовокзал. Автовокзал представлял собой пару скамеек под навесом, над которым кричал крупный белый рубленый шрифт слова «ЛОКСА». Рядом красовалась потёртая вывеска то ли клуба, то ли бара, но в дверь возле одной из скамеек, выглядевшую как что-то из другого тысячелетия, Рауманн не зашёл бы, даже если бы это был единственный бар на Земле. Первые впечатления уже давали плоды: Акселю хотелось уныния и депрессии, чтобы написать что-то драматичное, и он уже начал в них погружаться.