Но время перекатилось к утру, Щелкун и Саксонка засобирались первыми ещё около полуночи, жили они далеко, а метро через час закроется, к тому же у них маленький ребёнок и родители, которым завтра на работу. Очкарик с Табуреткой потянулись вместе с ними, как и пришли. «МэМи», то есть Мэри с Сергеем, и Вилор с женой оставались дольше, до самого утра. Катя плакала и говорила, как она виновата, что осуждала Таню, даже Мэри снизошла до того, что обняла её, сказав:
Фигня, Катюшка, все завидовали Тане, даже такие как ты Но не я! она усмехнулась невесело. Я жалела её такая красота, а эти присосутся и не оторвать, хрущи
Сергей Смирнов был не просто молчалив, мне кажется, он даже забыл, как говорить и смотреть вокруг. Пока занимался скорбными хлопотами, он ещё как-то был оживлён, а увидев гробы, кладбище и Володину могилу снова, словно всё вспомнил и потерял силы. Он пил вместе со всеми, но захмелел очень быстро, и уснул у нас в кресле, Мэри взялась поднимать его, когда все двинулись уходить, но я остановил.
Пусть спит, Мэри Оставайся сама тоже, мы постелил тебе вот тут, на диване.
Чуть позже я услышал, как он плакал, а Мэри что-то тихо говорила ему. Я не стал заглядывать в комнату
Мама и папа всё время были рядом, но накануне они ужасно ссорились, и мама опять выкрикнула отцу:
Ну, так и не ной, она не твоя дочь, можешь расслабиться, так тебе легче? Можно не переживать?!
Как тебе не стыдно! задохнулся отец. Ты как ты можешь?!
А мне плевать на твои капризы, осточертел уже, эгоист!
Лара! вскричал он со слезами в голосе.
Мама!
Замолчите оба! Нет больше моей девочки и зарыдала так горько, падая на диван, что я остолбенел в первое мгновение.
Отец подполз к её боку, и они плакали вместе, обнявшись. Так я их и оставил, а на утро они пришли, крепко прижимаясь друг к другу плечами, и держась за руки, они даже лицами стали похожи, как брат и сестра. Думаю, теперь примирение надолго. Хоть кому-то стало лучше от произошедшего
Как закончился этот ужасный день, я помню плохо, только, что ужасно напились, вначале держались, а потом как сорвало какие-то пломбы, и потеряли, кажется, всякий контроль. На рассвете стало плохо Боги Курилову, и я повёз его в больницу.
Долго ждал в приёмном, пока его обследуют, думая, что с несметными Таниными богатствами, то есть её и Марка, я унаследовал и всех их друзей. Впрочем, они и мне уже давно были близкими людьми.
Вот и Боги выкатили на каталке после ЭКГ и ещё чего-то такого же, я не очень понимаю в этих обследованиях и ещё меньше в терминах, которыми меня обсыпали доктора, понял только, что прямо сейчас Боги не умрёт. Немного спокойнее, я пошёл рядом с ним до самых дверей в реанимацию через кардиологию, хоронить ещё и Боги этого я уже не вынесу. Дверь в реанимацию передо мной закрыли со словами:
Инфаркта нет, но откапать надо. Сутки-другие у нас побудет.
А что-то ну, надо?
Да, вам список сейчас сестра даст. Вы что? Тоже пьяный?
А?.. я задумался на мгновение, может соврать? Но потом передумал и сознался: Да, да-да пьяный. У нас и забыл, как это называется, весь ужас, что происходит. Это а, да вот! Поминки были.
Сочувствую. Но пить не стоит, это чревато. У нас тут коллега накануне умер, прямо на рабочем месте, представьте. Тоже, говорят, прикладывался.
Он уже закрыл дверь, когда меня вдруг дёрнуло током: коллега их умер?! А Лётчик где?!..
Лётчик, ты конечно, вот и нет тебя нигде
О, Боже мой если ещё и он Что за бал правит нынче смерть?
Я опустился на какие-то сиденья здесь, возле запертых дверей реанимации, чувствуя, что ещё немного, и меня тоже заберут за эти двери. Вышла сестра со списком того, что нужно принести Боги. Я взял список и едва подумал, что у неё можно спросить, как фамилия того их коллеги, который так скоропостижно Но не успел, она уже исчезла за запертой дверью.
Я не чувствовал в себе сил идти. Почему я не позволил Кате поехать со мной? Пьяный дурак ну а как не пить, когда без наркоза жить стало невозможно.
Платон ты чего здесь? Случилось что-то? С кем?
Глава 2. Сердца на шампуре
Я поднял глаза, передо мной стоял Лётчик. Очень бледный, осунувшийся, и даже в рыжеватой негустой щетине, чего я вообще никогда не видел, с примятыми волосами, обычно удивлявшими блестящей гладкостью, но главное, в линялой больничной пижаме, похожий в ней, почему-то на узника. На его лице беспокойство, он побледнел ещё сильнее.