Если бы наши отцы не дружили так близко и не поклялись в братстве, я бы придушил тебя еще в детстве! Вот как тебе удается своим занудством испортить абсолютно любое событие?! Следуйте за мной, воины! перешел на формальную речь огорченный Гонфрид.
Определение жилья, по сути своей, означало выбор женщины из числа местных жителей, к которой и заселялся командир отряда оккупантов или иной значимый деятель: строитель, капитан флота или летописец вождя. Стизор пытался сопротивляться этому каждый раз, но в итоге выбор был невелик: оставаться на лодке, заселяться к воинам или согласиться на совместное проживание с одинокой вдовой, которая потеряла мужа или сына, а возможно, и обоих. Причем потеряла своих мужчин как раз в войне против соплеменников Стизора, а поэтому мечтала отравить или перерезать горло спящему сожителю.
А вот останки единственной женщины, которая решилась отравить нашего воина, словно прочитав мысли Стизора, похвалился воин по имени Хорав, который шел рядом с Гонфридом, указывая на парочку костей, болтающихся от ветра, подвешенных за перекладину высокого столба перед входом в селение. Еще пару недель назад там висел весь скелет, но сезон дождей постарался, а на днях ветром сорвало остальные кости. Несмотря на то что от этой женщины остались только кости запястья, память о ней и необходимости учтивого отношения к нам живет в головах каждого жителя этой деревни.
Никто не стал каким-либо образом комментировать данный экскурс Хорава, но не бросить взгляд на останки бесчестной убийцы они не смогли. В поселении, состоящем в основном из стариков, женщин и детей, все по-разному относились к этой группе воинов в тяжелых доспехах и уже приноровившихся к местному климату мужчин в более легкой одежде.
Это Лоуси, представил местного худощавого старика Гонфрид, который низко кланялся и указывал на девушек, стоящих перед ними. Он чуть глупее наших псов, далее пояснил островитянин. Он также окликается на свою кличку, понимает большинство наших команд, но говорить так толком и не научился. А это еще что такое? далее возмущенный взгляд северянина обратился к старцу. Ты же говорил, что у вас нет грудастых. Я прямо у тебя спрашивал, а ты говорил, таких нет. Ты почему мне раньше не показывал эту даму?
Ты сказал, большой господин, с писклявым акцентом отвечал ему Лоуси, словно выдавливал из себя каждое слово, а вены на его тонкой шее от этого набухали так, что казались готовыми разорваться и лопнуть, Уважаемый, ты сказал. Лучшую женщину надо, ты сказал. Очень большой господин, ты сказал.
А я, по-твоему, кто? замахнулся в желании ударить его воин. Конский член, что ли?
Не знаю «член», покачал головой старик, не пытаясь уворачиваться от возможного удара, конский, конечно. Господин конский.
Даже Стизор в этот момент не выдержал и засмеялся во весь голос, а его друг, видя смех своего сурового товарища, пожимал плечами:
Ну вот, что ты с них возьмешь. Назвал меня конским, потому что в его голове, лишенной мозгов, конь ассоциируется с достатком. А ты говоришь про крепость. Про кабак. Кабак нужен здесь больше, чем каменная стена вокруг селения. Боевой дух воинов должен быть крепче любых стен, а как его без хорошего питейного заведения поднять в этой проклятой земле.
Девушка, о которой говорил Гонфрид, действительно отличалась от других. Она была на голову выше всех остальных, ее волосы были смолисто-черного цвета, в отличие от преобладающих русо-выцветших волос местного населения. У нее была такая же смуглая кожа, но размер груди был практически сопоставим с формами женщин, которых северяне привыкли видеть на своих островах. Остальные девушки вовсе казались все на одно лицо, одного типажа, спутать их было проще простого. Одна из первых шуток, которую придумали соплеменники Гонфрида, прибыв на эти земли, заключалась в предположении, что мужья местных женщин не могут отличить своих жен от других, как и жены их никогда не пытались это сделать в отношении своих мужей.
Разве что взгляд некоторых девушек отличался. Так и в данном случае, некоторые, утомленные скорбью, притупили свой взор в землю, некоторые смотрели с ненавистью, хотя Лоуси беспрестанно делал им какое-то замечание на своем наречие, но даже в этом случае кто-то выдавливал из себя улыбку, а кто-то пронизывал старика испепеляющим взглядом, от которого тот еще сильнее прижимался к земле, хотя и ранее он стоял, сгорбившись параллельно земле. Среди них была и та, у которой глаза горели, и она с неприкрытым интересом разглядывала Стизора.