А, может, потому, что не доедаю и не беру того, что приносит с «барского стола?
Бегать по магазинам в поисках мороженой мойвы, молока, постоянно думать: чем бы накормить семью?.. Правда, синего цыплёнка, банку майонеза, двести грамм сливочного масла, килограмм колбасы иногда «выбрасывала» нам Партия со своего «барского стола», но каково было жить, сознавая всё это?.. Нет, такое не проходит бесследно. Такое внедряется в сознание намертво, вписывается в характер. Так что верьте, верьте мне, потомки: чудовищные то были годы! И не дай вам Бог жить в подобных!
Прямо с утра политинформация. И ведет ее секретарь партийной организации Комитета Полозков. Этот Полозков отличный винтик партийной машины! И даже в его внешности, лице и словах есть что-то застывшее, мертвое, ни одной живой интонации, взгляда! словно она, эта машина, выжала из него все соки. Так вот, «винтик» ведет политинформацию, а я, приткнувшись за вешалкой, читаю Курта Воннегута, но всё же прорывается сквозь текст: «Сталин5был великим вождем а как много работал!.. и когда только спал?» Противно и тяжко.
Тяжко и теперь, когда пишу эти строки. И передачи о годах социализма не могу смотреть, сразу начинает щемить сердце. И даже песен тех лет не могу слышать!.. И все же вчера по «Культуре», в новом цикле «Власть факта», когда заговорили о Ежове6, не переключилась на другой канал.
Тогда, в тридцать шестом, Сталин назначил его наркомом внутренних дел Маленький-то какой, и всего-то метр пятьдесят один с «незаконченным начальным образованием», но какой верный пес!.. И с июля тридцать седьмого начался очередной террор (каково слово-то! Как выстрел!) и до декабря тридцать восьмого было арестовано полтора миллиона «предателей народа» и их жен (двадцать восемь тысяч). А всего расстреляно семьсот тысяч. Без суда и следствия. «Тройками». По «расстрельным спискам» «любимого вождя», который собственноручно делал на полях пометки: «подождать», «расстрелять», «вначале привезти в Москву», «бить, бить»! И били! Всемирно известного академика Вавилова морили голодом и били. И маршала Блюхера били восемнадцать дней!.. отчего тот и до расстрела не дожил. А сколько неизвестных!.. И помогали вождю «верные ленинцы», подписывая расстрельные списки: Молотов (девятнадцать тысяч), Ворошилов (восемнадцать тысяч), Каганович (двадцать), Никита Хрущев, всегда старавшийся перевыполнить планы и только в Киеве перестрелявший почти всех секретарей комсомола.
Каждый раз, после вот таких фильмов, клянусь себе: не буду больше смотреть подобное!
Ан, нет, тянет!.. как к незаживающей ране.
Сегодня, после летучки, разбирали с Анатолием Васильевичем докладные на телеоператоров, были не трезвы во время передачи, а потом пронесся слух по коридору: «Привезли джинсы и кроличьи шапки»! Иду Растрёпанная от возбуждения поэтесса и журналистка Марина Юницкая лезет без очереди; корреспондент Лушкина с кем-то сцепилась и кричит громко, злобно; Леша, киномеханик, не обращая внимания на ругань коллег, протискивается к прилавку, хватает аж трое брюк и две шапки и радостный устремляется по коридору Боже, за что нас так унизили?!
Выхожу на улицу. Морозец, только что выпавший, не истоптанный снежок. Моя улыбка солнцу, снегу, морозному ветерку! Раствориться бы во всем этом!.. Но надо идти на репетицию. Гашу улыбку. Пробуждаясь от снежного сна.
Дневники все глубже затягивают меня, словно подсказывая: а не пришла ли пора задуматься над тем, почему из меня получилось именно то, что есть? Вроде бы у Ибсена7есть строки: «Весенних басен книга прочтена, и время поразмыслить о морали».
Ну, о морали а вот о себе поразмыслю.
И то была последняя запись в семидесятом году, ибо тогда «с головой нырнула» в дневники молодости, редактировала, монтировала, перепечатывала несколько раз на пишущей машинке, и наконец, соткались тексты, которые и станут главами этого повествования.
Глава 2. У лестницы вверх
Наш дом
1951-й (Мне 14 лет)
В этом году очень морозная зима, вот и сегодня с утра подул холодный резкий ветер, вечеру стал сильнее, потом мокрый снег повалил и началась метель. В прошлом году в это время уже тронулась река, а в этом еще нет.