Настала очередь Филиппа. Сердитый, нетрезвый и грубый мужик своим зычным вселенским голосом потребовал, чтобы и Филипп шёл к нему. Филипп со страхом медленно направился мелкими шажками к выходу, боясь смотреть на страшного дядю Борю, который стоял на пути. Поравнявшись с отцом товарища, Филипп нагнулся от предполагаемого сильного удара по затылку и бросился в проем калитки. В этот момент Филипп зацепился кистью правой руки за не до конца загнутую скобу из толстого гвоздя на столбе для крючка калитки. Отбежав в панике на безопасное расстояние, Филипп почувствовал холод ниже основания большого пальца на правой руке. Филипп остановился и увидел, что содрал кожу с мясом. В ране виднелась ослепительно белая кость его маленькой детской руки. Прикрыв рану ладошкой здоровой руки, Филипп от испуга закричал так громко, что кровь словно испугалась его крика и вдруг перестала идти. В этот момент Филипп больше всего боялся того, что его рана рассердит мать, которая всегда его со злостью ругала за ушибы и ссадины, и от гнева которой его защищали бабушка с отцом. Крик ребёнка заставил прильнуть к окнам всех соседей в ближайших домах. Первой из дома Филиппа выбежала его любимая бабушка, которая неслась к нему, не чувствуя под собой ног. Серафима Прокопьевна видела только громко кричащего от боли внука. Предполагая что-то чудовищное и непоправимое, женщина за несколько метров остановилась и боялась подойти ближе. Её лицо было бледным, а встревоженные глаза уже наполнились слезами, хотя она ещё не видела раны. Затем Серафима Прокопьевна нерешительно и тихо попросила показать, что у него с рукой. Когда Филипп убрал дрожащую ладонь с раны, бабушка смогла только вскрикнуть: «А-ха-ха!», потом тихо села на траву и заплакала от беспомощности. Вокруг её беззубого рта и глаз образовалось множество трогательных морщинок, подчёркивающих её большую горечь от случившегося несчастья. Серафима Прокопьевна винила себя, что не уберегла внука. Её беспокоило, а не повредил ли ребёнок сухожилие, но встать проверить боялась и не решалась. Несчастная пожилая женщина чувствовала, что из-за этой раны внука её обвинят в бесполезности и в душе уже согласилась с этим приговором. Возможно, ей придётся вернуться в свою коммунальную квартиру и доживать век в одиночестве, чего ей очень не хотелось.
Филипп помнил до сих пор, что ему тогда стало очень жалко родную бабушку, потому что она его безумно любила и спала в детской комнате с ним. Каждый раз перед сном Серафима Прокопьевна тайком от зятя, молодого коммуниста, клала внуку под подушку маленькую иконку Богоматери с младенцем Иисусом, потому что зять при каждом удобном случае смеялся над тёщей, громко заявляя, что никакого бога нет. Перед сном бабушка шептала молитву, из которой Филипп мог разобрать только своё уменьшительное имя «Филипок», перекрещивала его щепотью, крестилась сама, располагалась на кровати позади и поверх одеяла обнимала накрытого по самые уши любимого внука. Спустя мгновение малый и старая проваливались в крепкий сон на огромной бесформенной пуховой перине. Бабушка каждое утро водила Филиппа в детский садик, опасаясь нападения по дороге бездомных собак или соседских гусей, а перед садом целовала мальчика и всовывала в карманы его коротких штанов с лямочками через плечи две горсти любимых им шоколадных конфет «Кара-Кум» с коричневой начинкой из молотого ореха. Бабушка любила целовать Филиппа, и он знал это, и уже тогда, ради того, чтобы сделать ей приятное, сам часто притворно просил разрешения поцеловать её при каждом случае, когда видел, что ей этого очень хочется.
Тогда от жалости к бабушке Филипп, маленький мальчик, перестал плакать от своей нестерпимой боли. Он помнил, что успокаивал бабушку, гладил её, сидящую на траве, здоровой рукой по волосам и просил не плакать. Улыбаясь Филипп стал говорить ей, что ему уже «совсем нисколечко не больно». Внук начал плакать опять от того, что не переставала плакать бабушка, а не от своей немыслимой раны. «Бабуля, не плачь, пожалуйста» просил он её жалостливо, весь в слезах, и та спешно ему отвечала, утирая слезы: «Не буду, не буду, родимый»
Спустя некоторое время прибежали с работы отец с матерью, кто-то из соседей им сообщил, и Филиппа увезли в местную поликлинику, где он, боясь предполагаемой боли от прикосновений, умолял родителей и доктора не зашивать рану, а дать возможность ей зарасти самой. Врач подумал и согласился, но предупредил родителей, что останется уродливый шрам. В последующем в благодарность медицинской сестре, Филипп с бабушкой каждый раз приносили в процедурный кабинет литровую банку клубники из огорода, чтобы смену повязки проделывали медленно и не очень больно.