Но моя настоящая история началась намного раньше. Сразу, как родился, я принялся за дело: стал придумывать игры, в которые стал вовлекать всех окружающих, часто помимо их воли, мысленно заставляя их принимать одни вещи за другие. Детские психологи сказали бы, что это невозможно, но начинал-то я с самого простого с покусывания материнской груди все младенцы делают это. Чем дальше, тем мои игры становились все более рискованными. Никаких правил не было: я мог вторгаться в природу любой вещи, на которую бы ни посмотрел, меняя ее значение. Ближе к половому созреванию мои игровые медитации начали становиться навязчивыми.
Родители замечали за мной минуты восторженного оцепенения, из которого меня невозможно было вывести, и даже хотели затащить меня к психотерапевту, но по глупости ограничились лишь парой гипнотических сеансов. Постепенно эта забава превратилась в мое главное занятие, которое я не без труда стал совмещать со своей прочей жизнью.
Я придумал много разных идей и вещей. Например, именно мне принадлежит честь изобретения слова «лимпопоидность». Нетрудно догадаться, что под этим словом значилась способность любого явления или предмета вызывать ассоциации с рекой Лимпопо. Связь могла выражаться в чем угодно. И только на первый взгляд это звучало странно. Несовместимость таких сцепок меняла мир до неузнаваемости. И это была одна из моих неожиданных вершин. Не знаю, во сколько бы томов поместилось все остальное. Не счесть, сколько чудных мгновений и милых пустяков мне удались, которые сделали эту жизнь такой неизгладимой в глазах ее очевидцев. В первое время я не мог остановиться, неистово мыча и хватаясь за голову от восторга, но позже я упростил свою реакцию до легкой икроножной судороги.
Однако жизнь, какой ее знали окружающие, почти достигла своей наивысшей точки. Я это понял сразу.
До четырнадцати лет большую часть своего времени я посвящал гимнастическим упражнениям. Это было частью моей терапии или очередной родительской хитростью убедивших меня, что это подготовит меня к жизненным испытаниям. На прочие науки и умения я не тратил время, часто обнаруживая врожденное знание учебного курса. Зато я мог выполнить несколько сальто вперед и назад, с твистами в группировке, чередуя фляки и бланши, и многократно проделывал это на ежедневных тренировках. Я кувыркался со смехом, моя резвость и ловкость меня очень веселили. На этом этапе моей жизни я этим по-настоящему упивался. Я замирал в высоком прыжке и хохотал от своей удали, в чем бы эта удаль не проявлялась: когда бил кому-нибудь во дворе с разворота ногой в челюсть или когда запрыгивал через окно в общежитие к ничего не подозревающим девчонкам из ветеринарного училища. Будущие инструкторы по иппотерапии и зоогиды слышали мой смех, но еще некоторое время не понимали, что происходит. И мое вероломство еще сильнее меня раззадоривало. Подростковые плотские забавы сыграли со мной злую шутку: ко мне рано пришло предчувствие неизбежной беды, и за неделю до своего четырнадцатилетия я понял, что глупо растратил свою невинность и скоро мне предстоят занятия, полные самоотречения и потусторонних изуверств, после чего я незамедлительно дал обет безбрачия. В один момент я стал человеком миссии, словно запустился скрытый пункт непостижимой программы.
Воспоминания детства всегда накрывали меня в разгар рабочего дня на летучках или мозговых штурмах во всех разгромленных мной научных центрах. Илистые берега, осока, густой подлесок, заросшее водорослями русло реки. Меня продолжали пронзать потоки жизненной силы, которые протекали через меня в тех местах. Весь этот ландшафт взывал ко мне, дабы подчиниться. Ничто так не кричало и не требовало трансформации, как забитые травой кусты, покрытые кочками поляны, затянутые паутиной молодые ветви. Я так возбуждался в эти моменты, что, по всей видимости, становился источником мощного радиоактивного излучения, тут же поражая всех муравьев и кузнечиков в пределах досягаемости. Только годам к семи я научился сдерживать излияния бешеных частиц.
Было ясно, что в моем распоряжении не так много времени. Мне предстояло недолго здесь пробыть, сколько бы дел я не запланировал. Это должна была быть короткая вспышка, которой предстояло погаснуть скорее, чем капля росы скатывается по дрожащему листочку мяты. Падение же длилось и длилось. То, что я задумал, я бы при всем желании не успел исполнить, и мне хотелось предупредить об этом. В конце концов у меня хватало ежедневной работы в лаборатории, где уже полгода как отменили выходные. Временами я запутывался в потоке своих фальсификаций, и мне требовалось время, чтобы привести в порядок все свои расчеты и действия.