Сборник "Викиликс" - Мы все немного у жизни в гостях стр 3.

То ли цыкнула мать над шалостью
И нахмурилась от усталости,
То ли корень прирос к окончанию,
То ли скрыпнули створы Татьянины,
То ли Богу шепнула уродица:
«Отче, родинка выпала с Родины!»
Но заплакала церковь Мценская
Над головушкой Вознесенского.
Аве, Оза

«Бойтесь Иосифа Бродского!
Его криптогенный разум
Гордиев узел плотский
Сéчет стихом-Александром.

Ахматова (слышали новость?)
берёт его на поруки.
Анна Андреевна, Бродский 
окололитературный трутень!

Его писанина  мóрок.
Он жерновами двустрóчий
Музы свободный росчерк
сжимает до боли в точку!»

«Если не чувствовать боли,
кто через век поверит,
что жили не только моли
в складках сгнивших материй»

Иосиф раскурил заначку,
стряхнул неаккуратно пепел
и тронул ящерицу-рифму.

Она казалась неживою,
лишь глотка втягивалась мерно
при каждом вздрагивании кожи.

«Дела!  сказал себе Иосиф. 
Скрипит в уключинах Харона
Трахея рифмы сладкозвучной»

Когда в имениях Хрущёва
О красках рассуждал бульдозер,
И нормой главного закона
Был гнев партийно-всенародный,
Собрал Иосиф всё, что было,
А было Йоське двадцать лет.

И фрезеровщика кормило
Сменил на прозвище «поэт».

Но норма главного закона
Была завистливой и жадной.
И фрезеровщики поэту
За тунеядство дали срок.
Сто-оп!
Тунеядство  выше нормы.
Оно, как воз телеги смрадной,
Парит!
И чувствуется лето
Сквозь кучи смёрзшийся кусок.

Ну вот и всё. Молчит Иосиф.
Умолкла избранная лира.
Ведь всё кончается когда-то,
Как день, как ночь, как мы с тобой.
Но что так ум и сердце просят
Привстать над дерзостями мира,
Вчитаться в «Сретенье»[2] и плакать 
Алкáть над Йоськиной судьбой?..

От планетарных притяжений,
Кардиограмм сердцебиений,
Не начатых стихотворений
(недолетевших НЛО),
Остался на бумаге росчерк,
Машинописная строка
И дней дождливых облака,
Венеция
И остров Мёртвых[3].

Ах, как пахнут его подорожники!
За страницей листая страницу,
Я листаю цветущие донники
Хоботком, как пчела-медуница.

Горьковатый в речах и помыслиях,
Неприметный парнишка фартовый

Про Николины[4] выплакал выселки
Сладкозвучным Орфеевым словом.

Я пишу эти строки в Испании.
Солнце жарит, как tóro[5] полуденный,
А вокруг в придорожной окалине
Медоносят Рубцовские улеи!..

Я бежал, я надеялся: тысячи
Километров, скитания дальние
Припорошат Николины выселки
И окольные зовы астральные.

Нет! Не вышло  далече от Родины
Встрепенулся во мне укоризной
Звон малиновой церкви Николиной
На заснеженных хóлмах Отчизны.

Умер морщинистый топ-человек,
Века ровесник, ровесник-век.
Умер глашáтай, трибун, сибарит.

Ох как, товарищи, сердце болит!

Сердце, кто может тебя обмануть?
Женька же бабник, лизун и по грудь
мазан хрущёвским партшоколадом.
Нам, олимпийцам, такого не надо!

Нет уж, послушайте, блеф-господа:
Умер хронолог российский. Да,
Умер нежнейший гражданский пиит.

Ох как, товарищи, сердце болит!

Вы поглядите в глаза его-ямы:
Ба Бабий яр,
Не фейк в инстаграме[6]!

Видите стаю поруганных птиц,
Пойманных в небе, замученных,
ниц
павших,
             ВИДИТЕ?
             То-то!
Увидевший это
скажет: «Я знаю в России поэта,
бабника Женьку 
Иного не сыщете!
Смерть его ищет, но тысячи тысяч
строк журавлиных, над яром взлетая,
в небе курлычут,
поэта
тая!

Гад в инстаграме танцует фламенко:
 Умер сегодня поэт Евтушенко.
Умер Ев-ГЕНИЙ, российский пиит!

Ох как, товарищи, сердце болит