Ну и что? Ни у кого в дружине поляниц нет, а у тебя будет! Пусть завидуют! А если боишься, что отроки будут недовольны, отдай ее мне. Ох, батюшка! взмолилась Брюнхильд, как будто эта мысль явилась ей в этот самый миг. Правда, отдай ее мне! Пусть она мне служит!
Тебе она зачем? Олег засмеялся. Ратью на кого собралась?
А пусть охраняет меня! Я хочу, чтобы у меня тоже был свой бережатый! Ну ба-атюшка! с привычным ей умильным задорным видом заныла Брюнхильд.
Ты же дома живешь! К чему тебе бережатые?
А вдруг поеду куда?
Так со мной поедешь, не одна же!
А как я по Киеву езжу без тебя, на стрельбище, или кататься, или птиц учить, беру с собой твоих отроков, и если возьму одного в месяц раза два, так они принимаются выдумывать себе невесть что! А будет у меня дева-бережатый никто ничего не скажет!
Это, конечно, лучше, с сомнением подтвердил князь. Да не слыхал я, чтобы у княжьих дочерей свои бережатые были!
Вот видишь! горячо подхватила Брюнхильд. Ни у кого не было, а у меня будет!
Олег вздохнул, но притворно такое отличие собственной дочери и его забавляло. Ему не требовалось объяснять, что дочь его Брюнхильд-Стоислава необычная дева, единственная на свете, несравненной красоты, ума, ловкости и отваги, и она безусловно заслуживает иметь то, чего ни у кого больше нет! Такой он ее растил с детства, и такой она выросла. В самом Костянтин-граде такой нет Олег знал это лучше всех. И пусть Бранеслава ворчит, что он избаловал девку сверх границ. Кого же баловать, как не любимую дочь князя киевского?
Ну, Троянова внучка, обратился он к Горыне, когда обед подошел к концу. Коли по нраву тебе мой хлеб, то я готов тебя испытать. Если ты и впрямь не зря оружие носишь, то возьму тебя служить моей дочери. Чтобы девицы князьям служили, такого у нас не водится, а вот для дочери моей я такую поляницу возьму.
Горыня встала из-за стола и почтительно поклонилась:
Испытай, княже.
А оружие ей вручать тоже Стояна будет? давясь от смеха, осведомился Рагнар. Ох, хочу посмотреть!
* * *Месяц назад Горыня сидела в такой же гриднице чуть меньше размерами и с более старой резьбой на опорных столбах кровли. Бужанская русь, осевшая на дороге от хазар к моравам еще лет сто назад, гордилась тем, что не моложе руси смолянской, а киевской старше. Здесь тоже имелся резной княжеский престол с конскими головами на подлокотниках, а восседал на нем истинный великан.
Я обещал Брюнхильд, что пришлю своего человека, рассказывал Амунд плеснецкий, то прохаживаясь перед Горыней почти в рост с опорными столбами, то присаживаясь на край скамьи или на престол. В этом сказывалось его волнение, хотя на длинном костистом лице с неоднократно сломанным носом и в низком звучном голосе никакого чувства не отражалось. Чтобы этот человек мог передать весть от нее ко мне, когда придет время что-то делать. Если она поймет, что ее отец никогда не смягчится и не согласится отдать ее мне, придется обойтись без его согласия. Хотя, видят боги, я ничем Хельги не обидел.
Ты, родной, обидел его тем, что домой воротился живым, здоровым, с войском и добычей, сказал Хавлот шурин Амунда, старший брат его покойной жены. А у него и сын сгинул, и дружина полегла, и от добычи ему досталось мышиные слезы. Как же тут не обидеться?
Не в пример своей сестре, княгине Вальде, Хавлот красавцем не был: узкое вытянутое лицо, длинный нос-клюв, вечно тревожное выражение глаз. Он не был ни трусом, ни глупцом, напротив, унаследовал чародейную мудрость своего деда, Хавтора, и воеводскую должность после отца, Фрустена; просто Амунд привык, что прежде чем получить от шурина толковый совет, надо дать ему время спокойно поволноваться.
Уж лучше бы тебе посвататься к дочери Олава из Хольмгарда. Она как раз овдовела, а сама еще совсем молода
Амунд сморщился, будто раскусил кислую клюкву:
Пусть Хельги теперь сватает ее за младшего сына. А я себе невесту выбрал.
Хельги тебе твоей удачи до самой смерти не простит! И чтобы на его дочери жениться, даже не думай! Скорее камень поплывет!
Хельги разумный человек, возражал Амунд. Ты сам его видел. Свою славу он заслужил. Но когда у человека убивают сына и с ним весь цвет старой, опытной дружины, он, конечно, будет обижен на судьбу и возревнует к тем, кому больше повезло. Надо выждать, пока он успокоится и начнет рассуждать здраво. И если он смягчится, Брюнхильд подаст мне весть, чтобы я прислал сватов. А если он не одумается об этом мне тоже нужно знать, чтобы взять ложку в другую руку. Мы с нею договорились, что я буду ждать год.