И вот еще что, сударыня, нерешительно добавляет леди Маргарита. На рассвете в замок прискакал гонец, привезший какие-то послания, которые немедля отнесли его величеству королю.
Послания? Откуда? Возмутительно, что мне приходится узнавать такие новости от моих фрейлин.
Одно, кажется, пришло из Ставина, сударыня. И еще был привезен отчет из нашего северного края, где произошло это ужасное ужасное
Да, да, говорю я. Оставьте меня. Я хочу написать письмо.
Леди Маргарита делает реверанс и выходит.
Возвращаются остальные фрейлины.
Принесите мне письменные принадлежности, приказываю я. Фрейлины суетятся, спешат принести мне чернильницу, заострить гусиное перо, развернуть лист веленевой бумаги цвета слоновой кости. Одна из них ставит на стол возле свечи блюдо с душистым сиреневым сургучом, чтобы я могла запечатать им письмо с помощью моего массивного золотого перстня с печаткой. Сидя за письменным столом, я могу смотреть в окно на серые камни замка и его башенки, выделяющиеся на фоне угрюмого зимнего неба. Леди Маргарита стоит рядом, моргая, будто сова.
Не сочтите за дерзость, говорит она, но позвольте осведомиться: покинет ли ваше письмо стены этого замка или же оно предназначено его величеству либо одному из ваших советников в Малом Совете?
Я не понимаю, какое дело может до этого быть вам, леди Маргарита. Все необходимое для письма у меня есть. Когда я закончу, то позову пажа. Ступайте.
Разумеется, сударыня. Леди Маргарита делает реверанс. Она опускает голову, глядя в пол, и платок соскальзывает с ее волос и падает на плиты. Мне есть дело до вас, сударыня. Я очень беспокоюсь за вас.
Потрескивает огонь в камине. Я постукиваю по столу заостренным кончиком пера словно дятел стучит клювом по стволу дерева.
Я не понимаю, говорю я ей и слышу, что мое раздражение прорывается наружу, какова причина этого беспокойства?
Я просто забочусь о вашей безопасности, сударыня.
Что ж, сейчас я просто-напросто собираюсь написать письмо моей матушке, как делаю каждую неделю. Если никто из вас не добавил яду в эти чернила, то я не вижу, как это может угрожать моей безопасности.
Разумеется. Просто после того инцидента я боюсь. Леди Маргарита смотрит на меня. Я говорю о вашей последней поездке вместе с королем. Я вижу, что не все ваши подданные поддерживают вас, как должно. Мне бы не хотелось, чтобы ваше письмо попало так сказать, в руки врагов.
Этим врагам, кем бы они ни были, было бы очень скучно читать это письмо, говорю я. Письмо дочери, адресованное своей матери, в котором никаким боком не затрагиваются государственные дела или вообще что-нибудь важное. В отличие, как я полагаю, от того послания, которое было доставлено нынче утром и немедля отнесено его величеству.
Ваше величество. Она, пятясь, выходит из комнаты, едва не наступив на подол своего платья. Я жду, когда за нею захлопнется массивная дверь, затем опять поворачиваюсь к столу и лежащему на нем чистому листку.
Я не могу написать ни слова. Внутри у меня все кипит. Я королева этой страны, но все важные письма читает один Хансен. Если что-то происходит в Ставине, мы это должны обсуждать. И теперь я даже не могу написать письмо без допросов со стороны моих фрейлин относительно его адресата. Что леди Маргарита воображает себе что я собираюсь написать любовное письмо Главному Ассасину? Кто они такие эти самые «враги», которые будто бы намерены перехватить мое письмо матушке?
Может быть, она знает больше, чем говорит? Может быть, я зря не принимаю всерьез тех, кто в Монтрисе выступает против меня? Надо писать осторожно. Тщательно подбирая слова и помня, что все, что я напишу моей матушке, может быть перехвачено и прочитано и истолковано против меня.
Это так досадно. Я пишу моей матушке каждую неделю в один и тот же день, но сейчас я чувствую, что не могу написать ни единого слова. Однако матушка будет ожидать весточки от меня, так что мешкать я не могу. Гонцу будет нелегко добраться до нее, ведь в Реновии полным-полно глубоких лощин, вересковых пустошей, окутанных туманом, и сырых оврагов. Даже опытные путешественники порой теряются и блуждают в этих занимающих многие и многие мили густых зарослях и березовых лесах.
Я окунаю перо в черные чернила и начинаю писать собственно говоря, в моем письме не будет ничего, кроме пустой болтовни. Даже если бы я не опасалась, что мое письмо перехватят, я бы все равно не захотела рассказать матушке о той моей поездке с Хансеном, когда монтрисианцы выразили мне свою неприязнь. Я бы не стала сообщать ей, что жители той деревни кричали мне: «Фу-у!» и смотрели на меня с ужасом и отвращением, как будто я злая ведьма. Не стану я и поверять бумаге историю о сиреневом льде в Стуре много чести. Вряд ли это правда, а если это действительно так, это говорит о том, что была использована черная магия, а не о том, что к этому злодеянию причастна я. Если это письмо будет перехвачено или оно попадет не в те руки, ничто в нем не должно свидетельствовать о том, что я боюсь.