Достопочтенная мать настоятельница занята другими делами.
Скажите ей, что это важно, очень важно, у меня срочное сообщение от дона Мануэля Бельо, того, что выпускает изразцы, перебила ее Эмма, того, что изразцы выпускает, повторила она для пущей важности.
Да в этом учреждении все знают, кто такой дон Мануэль Бельо. Жди тут.
Надеюсь, это в самом деле важно. Мать настоятельница сидела за столом в том же кабинете, где по-прежнему пахло затхлостью. Я не собираюсь терять время зря.
Я хочу отречься от веры! выпалила Эмма.
Монахиня несколько секунд помолчала, чтобы скрыть удивление.
Ты не можешь этого сделать, сказала она наконец.
Еще как могу! Не хочу быть христианкой! вспыхнула Эмма. Я анархистка! Не верю ни в Бога, ни в Богоматерь, ни в
Дочь моя, попыталась монахиня сгладить ситуацию, которая вот-вот могла выйти из-под контроля, ты не можешь отречься, ты не христианка, тебя не крестили.
Эмма помнила, как сестра Инес говорила, что отречение в глазах Церкви один из самых страшных грехов, и теперь спокойный тон настоятельницы и довод, который та привела, ее заставили поколебаться, но на одну секунду, не больше. Она настоит на своем!
Я не хочу иметь с вами ничего общего, упорствовала она.
И прекрасно.
Хочу, чтобы вы порвали бумагу, где записаны мои данные.
Нам нет никакой нужды ее хранить. Мы предадим ее огню, а сами станем о тебе молиться.
Не хочу, чтобы вы обо мне молились! вскричала Эмма.
Бог нас учит
Бог ничему не учит вас! Бога нет! заорала Эмма так, чтобы все исправительное заведение могло ее услышать. Вы, гарпии, выдумали Бога, чтобы подчинить себе всех этих женщин, которые заперты здесь, заставить их работать на вас даром, служить богатеям, задирать юбки и сгибаться перед господами, и не возражать, и не бороться с нищетой
Монсеррат уже уходит, прервала настоятельница, обращаясь к монахиням, которые скопились у дверей кабинета, напуганные криками. Эмма продолжала сверлить ее взглядом. Дочь моя, продолжала настоятельница все тем же ласковым тоном, или ты сейчас уйдешь, или мы задержим тебя и вызовем полицию. Тебе же будет хуже. Я услышала твое послание. Ступай с Богом.
Опять вы с вашим Богом! Эмма затрясла головой. Да здравствует революция! крикнула она, с воздетым кулаком пробираясь между монахинями. Вот погребение, достойное тебя, Монсеррат, подруга сестра! шептала она, уже направляясь к выходу. Вот почести, которые лично я тебе воздаю.
Траурное шествие, пересекая старый город и Раваль по направлению к юго-восточному кладбищу Монжуик, следовало за гробом без креста на крышке. Люди расступались, обнажали головы; некоторые по ошибке или сознательно осеняли себя крестным знамением, что порой вызывало нарекания со стороны скорбящих. «Она не была верующей!» процедил анархист какой-то женщине. «Оставь эти заклинания для своих мертвецов!» пробурчала другая какому-то старику.
Далмау шел за гробом, который несли на плечах Томас и еще три товарища, и поддерживал мать то за локоть, то за талию: Хосефа висела на нем мертвым грузом; следуя за телом дочери, она едва передвигала ноги и, казалось, вот-вот рухнет на землю. Он сам хотел бы упасть и лежать вниз лицом, чтобы гроб, за которым они шли, удалился из поля зрения, как будто это помогло бы умерить боль.
С тех пор как они вышли из дому, с трудом спустив гроб по лестнице, Далмау искал Эмму взглядом. Он не мог отойти от матери. И свою девушку не увидел. Может быть, она шла позади, хотя почему непонятно. Его невеста должна быть здесь, рядом с ними, как член семьи. Далмау спросил у матери, но та не ответила. Он то и дело оборачивался. Спросил у одной из фабричных работниц: та на полдороге подошла к нему, прочитав беспокойство во взглядах, которыми он оглядывал толпу. Ее здесь нет, сообщила девушка, отойдя в сторонку, пропустив тех, кто шел впереди, и потом вернувшись на свое место. Далмау не мог вообразить причины, которая могла бы объяснить отсутствие Эммы, разве что разве что с ней что-нибудь приключилось, какое-то внезапное недомогание. Прошлой ночью, когда они сидели у тела после того, как власти выдали его, она, видел Далмау, была по-настоящему расстроена и не хотела с ним говорить. В самом деле, выяснив обстоятельства, при которых погибла его сестра, и обсудив детали погребения, они больше не обменялись ни словом. Она плакала не переставая, а когда рыдания стихали, погружалась в себя; Далмау не хотел нарушать эту скорбь. Вдруг она заболела Далмау стиснул зубы и помотал головой; мать споткнулась, и это ему напомнило, о ком сегодня он должен заботиться прежде всего.