Монсеррат стиснула зубы. «Да, я тут, будто говорила она. Рано или поздно это должно было случиться. Революция требует жертв». На вид она хранила невозмутимость и спокойствие духа, но, когда Далмау раскрыл ей объятия, сломалась и прильнула к нему, рыдая.
Не переживай, пытался Далмау ее утешить. У тебя уже есть хороший адвокат, он возьмется тебя защищать. Он чувствовал на своем плече теплое дыхание Монсеррат, всем телом ощущал содрогания от подавленных слез. Далмау пришлось прочистить горло, прежде чем голос подчинился ему. Хосе Мария Фустер. Знаешь его? Томас говорит, он очень хороший адвокат. Анархист, добавил он чуть ли не шепотом.
Монсеррат высвободилась из объятий брата и в этой крохотной каморке отошла от него на полшага, глубоко дыша и вытирая нос рукавом.
Спасибо, произнесла она еле слышно. Спасибо, повторила погромче. Снова задышала глубоко. Надеюсь, этот адвокат приложит все силы. По тому, как обстоят дела и что на меня уже повесили здесь, мне это потребуется.
Что ты хочешь этим сказать? Что на тебя повесили?
Как мама? перебила его Монсеррат.
Очень волнуется, если честно.
Хорошенько заботься о ней. Видя, что Далмау хочет снова задать вопрос, опередила его: А Эмма?
Краткие минуты, купленные за те песеты, Монсеррат расходовала, расспрашивая о тех и других, но избегая отвечать на вопросы, которые брат хотел ей задать. Он в конце концов рассердился:
Не хочешь говорить о себе?
Монсеррат попыталась улыбнуться, и Далмау заметил, какую боль ей причиняет разбитое лицо.
Не хочу, чтобы ты лез в это дело, отвечала она. Томас в курсе, и этот Хосе Мария, да? (Далмау кивнул.) Этот, адвокат, тоже. Они мне помогут. Томас может провалиться в любой момент, его могут хоть сегодня арестовать. Раз я уже здесь, и боюсь, что надолго, кто позаботится о маме? Ты должен держаться от всего этого подальше, Далмау. Мне нужно знать наверняка, что у вас с мамой все хорошо. И присматривай за Эммой, чтобы она ни во что не вляпалась. Если ты этим не займешься, если у меня не будет уверенности, что с моими все хорошо, тогда тюрьма и правда станет настоящим адом.
Но что с тобой сделали? показал Далмау на лицо сестры. Кто тебя избил?
Ей досталось хуже, соврала Монсеррат, лелея надежду, что так и будет в следующей драке с арестантками, которая непременно произойдет.
Дверь отворилась внезапно, даже с какой-то яростью, напугав брата и сестру и толкнув Монсеррат, которая снова упала в объятия Далмау.
Свидание закончено! гаркнул надзиратель, сунув голову внутрь.
Далмау поцеловал сестру в здоровую щеку.
Береги себя. Мы сделаем все необходимое, чтобы вызволить тебя отсюда.
Девку, которая дралась ногами, до крови оцарапала и искусала солдата? язвительно проговорил надзиратель. Необходимое нет, тебе нужно совершить невозможное, добавил он и расхохотался.
Далмау стал допытываться у сестры, правду ли сказал этот идиот; очевидно, что Мария дель Мар, подруга Монсеррат, рассказывая матери о том, как задержали ее дочь, часть истории опустила. Монсеррат только потупила взор.
На выход, черт вас дери! рявкнул тюремщик.
Не получалось сосредоточиться на рисунках. Все восточные мотивы теперь казались пустыми и преходящими: тростники, цветы лотоса, кувшинки и дурацкие бабочки. Он опоздал на фабрику, но никто ему за это не пенял: все, и дон Мануэль в первую очередь, знали, что молодой художник порой работает до зари. Иногда рассвет заставал его погруженным в ворох набросков и рисунков. Поэтому он не спешил и обрадовался, когда Томас охотно согласился зайти в столовую; Далмау необходимо было повидать Эмму и рассказать ей о произошедшем, а брат проголодался, как и адвокат Фустер, который вернул без малого три песеты из пяти, выделенных на то, чтобы подкупить тюремщика. «Нельзя ли заплатить тому же надзирателю, чтобы он позаботился о Монсеррат?» спросил Далмау, забирая деньги. Нет. Ни один служащий не станет публично защищать анархистку; убийцу другое дело «Убийцу куда ни шло, цинично заявил адвокат, но только не анархистку. Есть риск, что его самого примут за такового или заподозрят в сочувствии движению и арестуют при первой же облаве». И пока эти двое утоляли голод тушеным телячьим языком с артишоками, Эмма на заднем дворе, выслушав Далмау, чуть не лишилась чувств. Юноша вовремя подхватил ее. Эмма крепко прижалась к нему и разразилась слезами.