К О М И Т Е Т
(постоянной и временной занятости)
Фасад мрачного массивного здания фатальной неизбежностью надвигался, наваливался сверху, заслонял серое огромное небо. С робостью безответственного человека Марат осторожно и нерешительно подступал к постаменту ступеней входа, сгорбленный, беззащитный, с виду невинный. Но вдруг выпрямился, гордо запрокинул голову, показал фасаду казённого здания белый язык. Поборолся, кривляясь, с тяжёлой створкой двери, боком протиснулся внутрь. Здание зажевало его целиком, проглотило. Стеклянная чёрная вывеска сбликовала отражением проскользнувшего трамвая и застыла, холодная, бездушная, будто памятная табличка надгробия.
Марат потащил тяжёлый кофр с фотоаппаратурой наверх. Переступал по ступеням широкой мраморной лестнице тяжко, будто всходил на эшафот. Вгляделся в туман старинной амальгамы зеркала, пригладил жёсткие, растрёпанные вихры, оскалил неровные зубы. Состроил наивную, безвинную рожицу. Нате, мол, кушайте меня всего, виноватого, но покорного.
Унылые коричневые стены казенного здания и непрозрачные, пыльные стёкла огромных окон угнетали. Люди отрабатывали в подобных заведениях всю свою жалкую жизнь и почитали это весьма достойным занятием. Марат, как человек, мнящий себя творческим, презирал пустых чаёвников, но вынужден был таскаться к подобным конторским сидельцам на поклон за мизерной, но постоянной зарплатой. Это мнимое зарплатное постоянство, вероятно, завораживало, усыпляло людей, способных на большее, но не рискующих потерять ту малость, что обеспечивала им надёжное положение нижней прослойки общества.
Раскручивание неудержимой бандитской экономики в стране только начиналось. Подобные, тихие постсоветские заведения судорожно приватизировались директорами, их замами и родственниками, доживали в тишине и малом достатке последние свои годы. Вскоре они сдадутся в аренду на милость победителя, уступят кабинеты молодым, нахрапистым, с евроремонтами и кулерами, с единственными принципами кошелька и воронёного ствола. Получив в рот палец, молодые волки рейдеры откусят руку дающего по локоть. В лучшем случае, по инвалидности отправят акционеров на покой.
К середине девяностых директоров, их замов или уговорят продать за бесценок акции госзаведений, или постреляют в колодцах питерских дворов. Кому-то удастся сбежать на Запад, попытать счастья, купаясь в заокеанской демократии.
Текущий год Марат откровенно и бессовестно халтурил, повсеместно, в том числе, и за государственный счёт. Числился внештатным фотографом сразу в нескольких конторах. Съёмки криминальных трупов нынешней ночью переполнили его ранимую личность омерзением. Он решительно отказался от сего невыносимого занятия. Но в остальной «халтуре» Марату работалось легко и свободно. Он приобретал и тут же терял заработанные деньги, но, чувствовал, однако, как возвращается к нему былая юношеская работоспособность, уверенность в своём мастерстве. С возрастом Марат сбросил спесь способного юнца, не гнушался любыми заработками, чтоб поддерживать постоянный тренаж, иметь рублёвку-мелочёвку на пропитание, а то и валюту на широкие разгулы в компаниях и глубокие загулы в одиночестве.
Вновь появлялся кураж в работе и в отдыхе. Марат загорался от любой бытовой сценки, от любой мало-мальски примечательной ситуации, и мог угробить на случайный уличный эпизод все тридцать шесть кадров Кодака, дорогущей плёнки, которую год назад он растягивал на две-три «халтуры».
Теперь, даже в самых банальных свадебных фотографиях Марат находил пару-тройку снимков, живых и забавных, весёлых и грустных, драматичных, трагичных, комичных, но совершенных по композиции, по случайным световым решениям, но, главное, обострённых в отражении истинных человеческих чувств.
Недели две тому назад ему категорично отказали в оплате за работу. Среди прочих снимков во Дворце Бракосочетаний, что на Английской набережной, молодожёны обнаружили парочку удивительно выразительных снимков, намеренно отпечатанных фотографом большими по формату. На одном из которых, перед самым решающим моментом, когда зачитывался «торжественный приговор», молодые предавались последним, невольным, «свободным» чувствам и воспоминаниям: мрачный жених хищно косил глаза, заглядывался на хорошенькую свидетельницу, особенно его привлекали её оголенные ножки под колокольчиком миниюбки; просветлённая невеста, вся в белых рюшечках, оборочках и занавесочках, скромно потупила головку, слегка обернулась к милому юноше, стоящему рядом со свидетелем, который в свою очередь страстно пожирал взглядом юную прелестницу малолетнюю сестрёнку невесты. Таких перекрёстных взглядов насчитывалось столько, сколько человек было на снимке. Даже пожилой отец жениха плотоядно пялился на миловидную мамочку невесты. Единственным, кто проникся ответственностью момента, оставался отец невесты: он печально и задумчиво посматривал на кучерявый затылок своей дочери, на её тонкую шейку под прозрачной фатой, видимо, давно с грустью оценив дикую фальшивость всей ситуации этого конкретного брака. Хорошее дело ведь браком не назовут.