Мария Говорухина
А как там дела?
Записки Мара Эйта
фантастическая повесть
Меня зовут Мар Эйт. Мар в честь затерянной планеты, с которой когда-то в Убар приехала моя мать. Эйт потому что счастлива с моим отцом она была восемь месяцев. Через восемь месяцев он устроился кондуктором на межгалактические рейсы и больше его никто не видел. Я жил в Убаре. В Убаре свои законы. Убар столица, здесь заседает Совет. Здесь не до провинциалов. Здесь я встретил свою любовь. У меня не было денег, чтобы жениться, и генетически мы не подходили друг другу. Я выступил против Закона о генетической целесообразности и финансовом обеспечении. Был арестован. Теперь я здесь, на планете кадьяков. Вы думаете, то, что видите глазами, правда? Нет, это не правда. Это иллюзия. Но, может быть, лучше об этом ничего не знать?
* * *
«Приехали», сказал мужчина, сидящий впереди меня в старом протертом кожаном кресле. За полным лицом, маленькими глубоко посаженными глазками трудно было угадать кондуктора, проделавшего сотни рейсов между Вселенными. Его несуразная одежда, а одет он был в серый мешковатый костюм, красные туфли с загнутыми носками и фуражку с козырьком, только затрудняла эту догадку. Толстые короткие пальцы застучали по столу. На овальном экране желтого цвета загорелись буквы: «Спайсбас приветствует вас над планетой Земля». «Ух, выдохнул мужчина, не все тебя ценили», сказал он и погладил стол со странной смесью нежности и разочарования. Потом взял тряпку и прошелся ею по ряду кнопок. «Вот так-то лучше», он улыбнулся и засвистел. Зазвонил колокольчик. Мужчина подошел к выдвижной полке, достал оттуда бумаги и оглянулся назад. Старые кресла с бордовой обивкой, подлокотниками и выдвижными столиками стояли в несколько рядов. В одном из них, развалившись, сидел я. Мое лицо было скрыто капюшоном.
Эй, ты, которому до планеты кадьяков, приехали! сказал кондуктор довольно громко, но я не отреагировал. Тогда он подошел ближе и потряс меня за плечо.
Приехали, говорю! повторил он.
От прикосновения капюшон плаща сполз и открыл мое лицо. Тонкие черты лица, светлые волосы, ярко-зеленые глаза и тревожный взгляд. Неплохо нарисовано.
У тебя билет до планеты кадьяков! сказал громко кондуктор, Земля, приехали, добавил он.
Я оглянулся. Больше в спайсбасе никого не было. Кондуктор тем временем внимательно смотрел на бумаги в руках.
Святая Вселенная! прошептал он, зачем тебе такой билет? Он с ужасом посмотрел на меня. Я не ответил.
Ты немой? спросил с раздражением кондуктор.
Нет, тихо сказал я.
Зачем тебе такой билет на Землю?
Ваше дело меня довезти и высадить, сказал я.
Я пятьдесят лет вожу людей по Вселенным, но с таким сталкиваюсь первый раз.
Разве? спросил я с иронией. Я поискал в рюкзаке и достал мешочек из коричневой замши, перевязанный тонкой красной лентой, потряс его и тот зазвенел.
Чистая энергия, сказал я, хватит надолго.
Это незаконно, сказал кондуктор.
Вы везете меня незаконно, и платить я буду незаконно.
Сколько лет сброшу? спросил кондуктор, и у него заблестели глаза.
Для любви хватит, усмехнулся я.
Что я за это должен сделать? спросил он.
О, сущую малость, сказал я, забыть о нашей встрече.
Ты думаешь, мне есть дело до того, кто ты такой? Будь ты даже сам Мар Эйт, я бы просто сделал свою работу.
Земля была близко. Голубой светящийся шарик.
Слушай, как ты будешь с билетом в один конец? Подожди, сказал кондуктор. Он вышел из салона, вернулся и протянул мне кружку. Самый настоящий напиток богов.
Пять лет в заднице Вселенной, сказал я.
Ты на моем спайсбасе, сказал кондуктор, у меня тут свои законы. Я человек не богатый, но ценю радости жизни. Ты откуда? Это ведь не твой фейс? Я все равно все забуду, улыбнулся кондуктор.
Я не ответил и выпил кружку до дна. Земля болталась шариком в иллюминаторе. Моя рука, когда я ставил чашку, предательски задрожала. Я быстро убрал ее в карман плаща.
Ну что ж. Я должен зачитать тебе инструкции, как любому, кто отправляется к кадьякам. Это моя традиция, кондуктор развернул свиток. Читаю правила для миссионеров.
Вы нелегал. Миссионеров возят корабли Совета.
У них хорошие правила, полезные. Тебе пригодятся, сказал кондуктор, и губы его растянулись в совершенно неподходящей всей остальной его внешности улыбке.