Качество жизни было ужасным. В интернате все построено на самообслуживании. Уборка комнаты и класса, территории полностью лежит на воспитанниках. Каждый из воспитанников один раз в месяц или чаще, зависит от количества учащихся в классе, должен отдежурить по столовой. Здания были старыми, и ветер дул во все щели. Остро нуждались в ремонте. Буро-зеленая краска на стенах коридора и комнат. Откуда брали такую? Но и она была «дефицитом», потому что на уровне глаз краска заканчивалась и начиналась побелка. Пол традиционно был коричневым, с оттенками красного или рыжего, потолок белый, двери, радиаторы отопления и оконные рамы изнутри покрывались либо серой, либо синей масляной краской. Зимой в комнатах было холодно, из окон дуло, спали в теплых свитерах, штанах и носках. Сверху два тонких верблюжьих одеяла. Утром так не хотелось вставать и умываться. В углах в ветреную погоду вырастал небольшой снежный сугроб. Батареи были еле теплыми. Окна в морозы сначала зарастали инеем, а потом и толстым слоем льда, что мне нравилось, потому что на них появлялись красивые узоры. Много лет при одном воспоминании о школе-интернат я отчетливо чувствовала отвратительный запах. Это был запах нечистот и одновременно средств дезинфекции. Он был отвратительный, такого запаха я прежде не знала даже. Но потом часто приходилось слышать, когда приходила в больницу, поликлинику или другие казенные заведения.
Интернатовские дети учились в одной школе с домашними детьми. Все сытые, хорошо одетые, свободные в выборе друзей и развлечений, у всех дома тепло и любовь, а у интернатовских на душе только злость и обида. Они тоже хотели домой к своим родителям, где они бы чувствовали любовь и свободу. Вопрос всегда вставал, почему это происходит именно с нами? Чем мы хуже? Все развитие ребенка из тундры в школе-интернат загнано в строгие рамки: учеба, игры, приемы пищи и сон все строго расписано согласно тем порядкам, которые царят. Вне зависимости от возраста детей. У него в интернате нет права на личную жизнь, нет своего личного пространства, кроме тумбочки возле кровати, а психологический комфорт отсутствует. Детям нужны отношения прочные и близкие, теплые и родные, дружеские и нежные. Только это дает им ощущение устойчивости в мире и силы жить. Только участие взрослого человека в жизни ребенка позволяет личности раскрыться и реализоваться. Такие отношения возможны только в семье. Воспитатели не занимались детьми, они просто отрабатывали свои часы и спешили домой, где ждали их собственные дети. Они часто кричали на воспитанников, оказывали психологическое давление, переходили на личности, отпускали недвусмысленные шутки про умственные способности. В отношении детей даже допускались оскорбительные высказывания и издевательства.
Дети в интернатах делились на два типа: тех, кто всегда сбегает, думая, что вокруг одни враги, и тех, кто старается жить незаметно. Вот я относилась ко второму типу. Мне было легче скорректировать обстановку, чем убежать от нее. Ведь убежать от нее невозможно. Интернатовские дети «тундровики» часто сбегали. Если есть какая-то связь с «поселковыми» или родственниками, которые живут в своих квартирах бегут к ним. Убегают к родителям, если они приезжали в зимнее время в поселок. Ночуют на лестничной площадке. Но, бывало, что убегали в тундру, их находили буквально случайно. Потому что опасно затеряться в тундре, а особенно зимой. Все это не способствует ни психологическому благополучию, ни хорошей учебе. Школьное насилие очень трудно определить. Только жертва знает, что происходит, знает об этих издевательствах и может рассказать о них. Став взрослее многие девочки осознавали, что живут в извращенном мире, не в том, какой должен быть и начинали чувствовать себя обделенными, другими. Отсюда проявление жестокости к другим девочкам, особенно к маленьким, потому что они не могут себя защитить. Проявляла ли я свою агрессию к маленьким девочкам? Нет. Я чаще старалась защитить их от насилия старшеклассниц.
Нас воспитывали в советской традиции. Как помню, все песни были, в основном, про счастливое детство, про Октябрь и про Ленина. Было ли на самом деле так, то скажу, что много было черных пятен. Как миллионы советских школьников мы тоже собирали макулатуру, металлолом, благотворительную помощь народу Чили, угнетаемому диктаторским режимом Пиночета, требовали освобождение Анжелы Дэвис и т. д. Пионерская дружина школы активно участвовала во всех маршах пионерских отрядов, в пионерских двухлетках и пятилетках, в различных конкурсах. Пионеры были активными участниками борьбы народов за мир. Клеймили в стенгазете империализм. В общем, мы были идеологически подкованными школьниками. Различных кружков была масса, где можно было бесплатно заниматься чем угодно хоть танцам, хоть боксу. Каждый ребенок мог попробовать себя в любом занятии. Но, я никогда не ходила в эти кружки, потому что меня не записывали или игнорировали. А мне так хотелось танцевать как Махмуд Эсамбаев, Наталья Бессмертнова, Галина Уланова, Майя Плисецкая. Я так любила балет и собирала картинки, связанные с балетом. Поэтому я стала безучастна к общественной жизни. Мне никто не помогал адаптироваться в сложной интернатовской жизни с того момента, как увидела ужас от созерцания традиционных будничных картин из жизни интерната. За все время, что я там проучилась, а это 2 года, лишь Елена Заспанова волею судьбы оказалась в школе-интернат, которая скрасила мое одиночество. Ее родители работали вахтами и ждали в Надыме квартиру. Она недолго проучилась. Мы с ней часто пропадали у тети Тони Рябчиковой. Она работала поваром в интернате. Жалела ли меня? Не знаю. Но, то, что я фактически была у нее дома, то это говорит о том, что она старалась скрасить мое одиночество. Лена дружила со мной, и нам было о чем говорить.