Что это?
Ой, дурацкий каламбур. Анаграмма. Интересно, растут ли там ивы.
Я засмеялась.
Никогда не слышала! Надо рассказать Холланду.
Ух жара, но ухать рано, сказал он. Вот еще одна.
Я ответила, что эта хорошая.
Я в детстве этими глупостями увлекался.
И опять мы стоим вдвоем в тишине моего дома.
Ты столько проехал, сказала я наконец. Хочешь чаю? Или нет, лучше виски. Я хочу виски, а ты?
Я бы не отказался, сказал он с некоторым облегчением.
Я налила два бокала, и мы их вмиг осушили так пили в то время. Я налила еще и пошла к холодильнику за льдом. Лайл прыгал вокруг меня, надеясь получить кусочек: по неясной причине его молчаливость сочеталась с любовью грызть лед.
Странная ночь, такая теплая, сказала я.
Точно.
Но ухать рано.
Я открыла холодильник (раздался львиный рык) и вынула формы для льда, сдвинув металлические рычажки и ссыпав кубики в ведерко. Один кубик я подбросила в воздух, и Лайл поймал его, как дельфин, а потом принялся громко и с наслаждением грызть.
В трамвае все окна запотели, как в парнике, сказал Базз. Знаешь, там ведь растят орхидеи. Возле дверей.
Очень практично, засмеялась я.
И венерины мухоловки. Для тех, кто ездит зайцем. За весну в Сан-Франциско. Кто бы мог подумать.
Я подняла бокал за его тост, и мы выпили.
Холланд говорит, ты до сих пор живешь в холостяцкой квартире и плитка у тебя с одной конфоркой. Почему не переезжаешь куда-нибудь получше?
Чтобы готовил сам и не объедал вас?
Ну, я
Я надолго уезжал, квартира несколько лет стояла пустой. Не дошли руки ею заняться. В Стамбуле жилье было еще хуже, они там до сих пор читают при свете керосинки. А к этой плитке я, должен тебе сказать, привязался.
А семья у тебя есть?
Он заглянул в бокал, словно ответ лежал на дне.
Нет, никого нет. Отец умер в прошлом году.
Прости.
А мама уже давно, сказал он с грустной улыбкой и отпил еще глоток. И мне неожиданно пришлось заняться здесь бизнесом. Я такого никогда не планировал. Я не деловой человек.
А что ты планировал?
Пожал плечами, нервно взглянул на дверь.
Я путешествовал, чтобы это понять.
Понял?
Он кивнул. Мы снова опрокинули бокалы. Я взяла сигареты, а он накрыл мою ладонь своей. Мы не шевелились.
Перли?
Он был совсем другим. После двух или трех порций виски он перестал изображать учтивого золотого мальчика. Казалось, ему тысяча лет, а свет фонарей, падавший в окно, разрезал его ровно пополам, углубляя морщины на лице. Темнота высосала все цвета, и его светлые волосы стали абсолютно белыми. Он меня касался, и я чувствовала, как колотится его сердце.
Надеюсь, что ты мне поможешь, сказал он, точно как в тот день, когда позвонил в мою дверь. Но на этот раз он говорил шепотом, которого я никогда раньше не слышала. Он передвинул руку выше.
Я испугалась того, что он сейчас скажет.
Базз, уже поздно.
Он попытался перебить меня, но я уже переставляла ведерко для льда, скармливала очередной кубик неугомонной собаке и щебетала:
Холланд вернется завтра, а тебе пора бежать, если хочешь успеть на трамвай
Он сказал, что знает, когда вернется Холланд, и в этом весь смысл. Он пришел не к Холланду. Сегодня он пришел поговорить со мной.
Я не понимала, что происходит, и не знала, что я хочу, чтобы произошло. Его ладонь на моей руке вдруг стала горячей.
Послушай меня, сказал он. Мне надо тебе кое-что сказать.
Базз, я думаю
Но он перебил, переложив руку на мое плечо:
Перли, выслушай меня. Прошу тебя, выслушай.
Что-то во мне дрогнуло, словно зазвенел сигнал тревоги. Некрасивое бледное лицо с отпечатком тоски в этой темноте он совсем не был похож на человека, которого я знала несколько месяцев, на верного старого друга. Я стояла тихо и не шевелясь, прижавшись к стене.
И он мне рассказал. Тихим, немного гнусавым голосом, глядя на фотографию на стене. Заботливо касаясь моей руки. Думаю, он никогда раньше не говорил о любви. Ведь, понимаете, тем вечером он приехал сюда на трамвае не ради Холланда, он приехал ради меня, Перли Кук. Он сочинял эту речь годами, репетировал снова и снова в своей холостяцкой квартире: узник, строящий дворец из зубочисток. Осторожно, медленно он предъявил мне шедевр, какой способен создать только одинокий мужчина.
Закончив, он отпустил мою руку. Шагнул от меня в тень. Я слышала, что Лайл грызет свой кусок льда, как орех. Точильщик, возвращаясь домой, затянул свою песню: «Точу ножи! Точу ножницы!» Я стояла, прижавшись щекой к стене, глядя в окно на наш район и на такие знакомые очертания, на обрисованные светом границы моего мира.