Полина Жеребцова
Тонкая серебристая нить
Много у Господа светлых убранств
Мы сидим на Старой башне, а внизу, в синеве залива, купается солнце, словно надкусанное оранжевое яблоко.
Что есть мир видимых траекторий?
Зачем тебе? спросил дед, не отрывая взгляда от переливающейся воды. Лови сны! Сегодня много пушистых.
Я поймала один в виде огненного шара, но он рассыпался на множество искр, которые упали вниз, на позолоченные крыши храмовых построек.
Осторожнее, внучка, прошептал дед Атолла и засмеялся в густую белую бороду.
Как я могу ловить сны? Удочка, которую ты мне дал, ненастоящая! сказала я, надувшись.
Всё, что ты можешь себе представить, всё, что ты можешь увидеть, подлинное, парировал дед и, в подтверждение своих слов, легонько ткнул меня тонкой, похожей на тростинку удочкой в бок.
Ой! А что было раньше на Старой башне? Ведь всегда чтото бывает раньше, перед «потом» мысли не давали ни минуты покоя, их поток жужжал внутри головы, словно рой пчел.
Мысли это ветви, проникающие неглубоко: в изнанку мира, туда, где много швов и стежков. В глубину ведет тишина сказал дед, вытаскивая из солнечных лучей перламутровый треугольник, который, мелькнув, стал серебристой рыбой, а потом пропал в отражении его глаз. Однако на мой вопрос дед все же ответил: Раньше на Старой башне был маяк.
Маяк? ответило эхо внутри меня: было так неуютно в окружающей нас тишине.
Здесь горел огонь, замурованный в куполе цветного стекла. Свет был виден даже за Призрачной границей, и никто не сбивался с пути. Сюда поднимались лодки.
Лодки без парусов?
Они поднимались как пар с самого низа сквозь все измерения. В каждой лодке одна душа. Никогда я не видел двух душ вместе! Рядом с душой был фонарь, жестяная плетенка с огнем внутри. И души, воплотившись, грели об него свои, как им казалось, холодные руки.
А что потом?
Будет тишина или нет? не выдержал дед и посмотрел на меня сурово. Сейчас здесь нет маяка, нет душ, и даже склад фонарей ликвидировали
Пришлось умолкнуть.
Нырять в тишину утомительно для меня. На это я трачу больше энергии, чем на всё, что умею: тишина как омут. Ты прыгаешь с высоты, но не идешь на дно, потому что боишься. Страх заставляет тебя выныривать из тишины, судорожно глотать воздух, жмуриться и совершать бессмысленные движения. А нужно уйти в глубину, посмотреть и увидеть, как слова и мысли искажают донные потоки.
Мы всегда знали всё, только забыли.
Всё, что потом прочитаем, расскажем и нарисуем. Всё, о чем будем говорить и писать. Это хранит глубина. «Быть может, прежде губ уже родился шепот», вспомнила я строчки из старой книжки.
Раньше у меня совсем плохо получалось с этими делами я была маленькая, а теперь подросла и стала слышать свое дыхание: солнечный ветер, пульсирующий под кожей. Дед говорит, это лучше, чем долго настраивать стук сердца.
Нырнув в глубину, я увидела море цветов. Это было настоящее море из красных, розовых, белых и желтых тюльпанов. Тюльпаны, подобно морским волнам, шумели. Большая белая черепаха возникла из глубины небесного свода. Ее панцирь из темносиних сапфиров сверкнул в догорающем солнце, и черепаха, мудрая и важная, спокойно поплыла по синему небу.
Здесь врата тишины.
И границы во внутренний космос отсутствуют.
Я открыла глаза.
Дед Атолла собирал улов в сеть. Сны переливались и пушились. Мне понравился бирюзовый, похожий на морскую звезду, но дед сказал:
Это подарок Чапе!
Чапа наша собака, дворняжка, мы любим ее за веселый нрав. Дед говорит, что когдато ее отравили злые люди, и она умерла. Ее кости истлели в заброшенном старом колодце, но теперь Чапа ничего не помнит и виляет хвостом.
Дед, а почему Чапа ничего не помнит?
Ты хочешь, чтобы она вспомнила?
Я поняла, что дед немножко сердится, и домой мы пошли молча. А мне так хотелось чудес! Я слышала о наемниках Света, воюющих в нижних мирах, о странниках Тьмы, шпионящих в верхних потоках, и о долине Сиреневого Огня обители джиннов. Но дед Атолла не отпускал меня из границ Старой башни. Это было наше Убежище. Временный приют всего на пару веков, стекающих с ладоней подобно каплям воды.
Наш дом имел зеркальный покров, и каждый приближающийся к его стенам мог увидеть только себя. Возможно, это и стало причиной нашего одиночества: кто решится прийти и рассмотреть свою душу? Непосильный труд.