Можете вы объяснить, спросил я коллегу, почему в этом стихотворении, столь хорошо вам, по вашим словам, знакомом, вы полностью заменили одну строку? Быть может, у вас найдутся догадки о причинах состоявшейся подмены?
Коллега, поразмыслив, привел объяснение, пусть и с явной неохотой:
Строка Jetzt, wo jeder Tag was Neues bringt («Ныне, когда каждый день приносит что-то новое». Ред.) кажется знакомой. По всей видимости, я произносил эти слова недавно, рассуждая о своей практике, которая, как вам известно, вполне меня удовлетворяет. Но почему она встроилась в стихотворение? Пожалуй, вот почему. Строка Wenn er teuer nicht die Gunst erkauft меня очевидно раздражала. Она напоминает о сватовстве, которое было отвергнуто, но которое теперь, ввиду своего улучшившегося материального положения, я хочу повторить. Большего я вам сказать не могу, однако ясно, что при утвердительном ответе мне вряд ли может быть приятной мысль о том, что оба раза за чувствами скрывается меркантильный расчет.
Это было вполне понятно даже без выяснения дальнейших подробностей, но я все-таки продолжил расспрашивать.
Как вышло, что вы ухитрились связать ваши личные дела с текстом «Коринфской невесты»? Неужели у вас тоже, как и в этом стихотворении, имеются различия религиозного характера?
«Где за веру спор,
Там, как ветром сор,
И любовь, и дружба сметены».
Я не угадал, но забавно было наблюдать, как своевременно заданный вопрос открывает собеседнику глаза и побуждает сообщать в ответ что-то такое, что прежде, быть может, и вовсе не приходило ему на ум. Коллега бросил на меня уязвленный, даже негодующий взгляд и негромко произнес следующие строки:
Sieh sie an genau!
Morgen ist sie grau[18].
Она несколько старше меня, прибавил он коротко.
Чтобы не мучить коллегу дольше, я прекратил расспросы. Полученное объяснение показалось мне достаточным. Но удивительно, что попытка прояснить безобидную будто бы ошибку памяти вскрыла столь глубинные обстоятельства личной жизни человека, связанные вдобавок с неприятным аффектом.
* * *Другой пример забвения части известного стихотворения я заимствую из рассказа К. Г. Юнга[19] в авторском изложении.
«Один человек хочет продекламировать известное стихотворение Ein Fichtenbaum steht einsam[20]. На строке И дремлет качаясь он безнадежно запинается; слова И снегом сыпучим покрыта, как ризой, она совершенно выпадают у него из памяти. Забывание столь известного стиха показалось мне крайне странным, и я попросил этого человека воспроизвести, что приходит ему в голову в связи со строкой Снегом сыпучим покрыта, как ризой (mit weißer Decke). Получился следующий ряд: При словах о белой ризе я думаю о простыне поверх мертвого тела, пауза, теперь мне вспоминается мой близкий друг его брат недавно скоропостижно умер, кажется, от удара, он был тоже полного телосложения, и я думал, что и с ним может случиться такое он, по-моему, ведет малоподвижный образ жизни; когда я услышал об этой смерти, то вдруг испугался за себя, потому что у нас в семействе налицо склонность к полноте, и мой дедушка тоже умер от удара; я считаю и себя чересчур полным и потому начал на днях курс похудения». По замечанию Юнга, этот человек подсознательно отождествил себя с сосной, закутанной в белый саван.
* * *Следующий пример забывания цепочки слов им я обязан моему другу Шандору Ференци из Будапешта[21] отличается от предыдущих тем, что это случай забывания собственной фразы, а не какой-либо цитаты. Кроме того, этот пример служит довольно необычным доказательством здравомыслия, ибо забвение приходит на помощь, когда налицо угроза поддаться сиюминутному желанию. То есть забвение оказывается полезной функцией психики. Совладав с наплывом чувств, мы сможем оценить важность этого внутреннего фактора, пусть ранее он вызывал только раздражение ведь забывчивость воспринималась как психическое бессилие.
«На светском собрании кто-то процитировал фразу: Tout comprendre cest tout pardonner[22]. Я заметил, что первой части фразы уже достаточно; прощение сродни проявлению высокомерия, ибо прощать удел Всевышнего и священников. Одному из присутствующих мое замечание показалось здравым, и это одобрение побудило меня заявить полагаю, с намерением закрепить хорошее мнение о себе у благожелательного критика, что недавно я придумал фразу получше. Но, попытавшись ее произнести вслух, я вдруг осознал, что ничего не могу вспомнить. Тогда я немедленно уединился и сел записывать спонтанные ассоциации (подставные идеи. Авт.). Сначала мне вспомнились имя одного приятеля и название улицы в Будапеште, где родилась искомая фраза; далее вспомнился другой мой приятель, Макс, которого обычно все зовут Макси. Отсюда возникло слово максима; я припомнил, что в тот день, как и сейчас, мы искали способ подправить некое известное изречение. Как ни странно, следующей мыслью была не очередная максима, а такая фраза: Бог сотворил человека по образу Своему, причем переделанная наоборот: Человек сотворил Бога по образу своему. Тут же всплыло воспоминание о том, что я искал. Мой приятель сказал мне тогда на улице Андраши: Ничто человеческое мне не чуждо, а я ответил ему, намекая на достижения психоанализа: Вы должны пойти дальше и признать, что вам не чуждо ничто животное.