Более или менее понятно, сказал я. Это мы будем исполнять?
Со мной в контакте. Для начала я вынесу постановление об экспертизах, а вы свяжетесь с экспертами.
Оставив для нас целый список неотложных «оперативных и следственных мероприятий», Панков положил в футлярчик очки, надел свои резиновые броненосцы, взял зонтик, отбыл; и почти сразу же пришел Жеглов, чем-то весьма довольный. Но расспрашивать его я не стал: захочет сам расскажет, а показал ему панковский списочек.
Солидно, хмыкнул Жеглов. Но все правильно. Черт старый, следственные дела мог бы и себе оставить, нам оперативных выше головы хватает. Да ладно уж, у них дел по тридцать на одного следователя в производстве. Если мы станем дожидаться, пока он сам сделает Э-эх, ладно. Пошли питаться?
Питаться это хорошо! Я питаться в любой момент был готов, прямо ненормально есть все время хотелось, как троглодиту какому-то. Я уж и курить побольше старался, говорят, аппетит отбивает, но у кого, может, и отбивает, да только не у меня. Американцы, когда мы с ними на Эльбе встретились, все время резинку жевали. Не от голода, конечно, мы все там сытые были, куда уж, а от баловства; привычка у них такая. Эх, сейчас бы иметь запас такой резинки, я бы ее все время жевал, все ж не так голодно. Да чего там, где она, та резинка, да и харчи наши фронтовые вспоминать не хочется
Есть, товарищ начальник, питаться. Разрешите идти?
Не успел Жеглов рта раскрыть, в дверь постучали. Вошел генерал, летчик, плащ на руках. И орденов тьма-тьмущая у летчиков-то их всю жизнь больше всех было! и Звезда Героя. Мы оба по стойке смирно:
Здравия желаем, товарищ генерал!
А он сказал:
Вольно. Это МУР?
Так точно, товарищ генерал, сказал Глеб и представился: Старший оперуполномоченный уголовного розыска капитан Жеглов!
Очень приятно, улыбнулся генерал. Моя фамилия Ляховский.
A-а, как же, как же, товарищ генерал тоже заулыбался Глеб, а я сразу вспомнил, что он мне на дежурстве рассказывал, да не дорассказал про украденную у генерала «эмку». Нашли вашу голубушку, уж постарались как положено
Точно. Все в полном порядочке. А я-то расстроился привык к ней, и вообще обидно: из-под носа увели, мерзавцы. Но доблестная милиция оказалась на высоте
Иначе невозможно, товарищ генерал, гордо сказал Жеглов. Неужели дадим распоясаться преступному элементу в нашей славной столице? Да еще машины у наших замечательных героев воровать? Никогда!
Ляховский подошел, взял Жеглова за руку, сказал с чувством:
Вот я и зашел дай, думаю, лично поблагодарю товарищей. Молодцы.
Правильно, Александр Васильевич! одобрил Жеглов. А то у нас работают ребята как звери, а благодарности сроду не дождешься. Конечно, мы не за спасибо работаем, но слово доброе, а уж от такого человека, как вы, особенно дорого.
Генерал добродушно улыбался, и было видно, что слова Глеба ему приятны. А тот уже совсем обжился:
Александр Васильевич, нам ничего такого ни письма в газету, ни разных там других подобных вещей не нужно. А вот зашли и это нам исключительно радостно и приятно
В лице Ляховского появились сразу и озабоченность, и облегчение.
Слушайте, да ведь это мысль насчет газеты! Мне самому как-то в голову не пришло. У вас своя газета?
Да, «На боевом посту», здесь же и находится.
Прекрасно. Просто прекрасная мысль. Вы меня извините, я не расслышал ваша как фамилия?
Жеглов, капитан милиции, скромно сказал Глеб.
А ваша? повернулся генерал ко мне.
Старший лейтенант Шарапов, товарищ генерал-майор, по-уставному ответил я и добавил: Только, разрешите доложить, я к этому делу ни малейшего отношения не имею
Ясно, кивнул генерал, что-то записал в маленькую книжечку в алюминиевой обложке, попрощался с нами за руку и ушел.
Глеб, ты что? спросил я. Мы-то здесь при чем? Ведь машину, как я понимаю, ребята из разыскного отделения ОРУДа нашли, нет?
Жеглов удивленно посмотрел на меня:
Ну и что? Как это «мы здесь ни при чем»? Что ж, по-твоему, ребята из ОРУДа посторонние нам? Ты эти закидоны брось, Шарапов, мы одно дело делаем. Нас хвалят, значит, их хвалят. Их ругают, значит, нас ругают. И я не знаю, где ты привык, Владимир, вот так выставляться на разведчика даже и не похоже
Мне как-то совестно стало, но потом я вспомнил про газету и сказал: