Ах так, провокация Ну-ну Хитер бобер Пиши дальше, Шарапов: «Принимая во внимание изощренность и особую тяжесть содеянного а также что, находясь на свободе Груздев Илья Сергеевич может помешать расследованию либо скрыться избрать мерой пресечения способов уклонения от суда и следствия содержание под стражей»
Груздев сидел, ни на кого не глядя, ко всему безучастный, будто и не слышал слов Жеглова. Глеб взял у меня постановление, бегло прочитал его и, не присаживаясь за стол, расписался своей удивительной подписью слитной, наклонной, с массой кружков, закорючек, изгибов и замкнутой плавным округлым росчерком. Помахал бумажкой в воздухе, чтобы чернила просохли, и сказал Пасюку:
В камеру его
Ленинград, 11 октября, ТАСС. В Ленинград из Свердловска прибыли два эшелона, в которых доставлены все экспонаты сокровищницы мирового искусства Государственного Эрмитажа, эвакуированные в начале войны.
Следователь Панков позвонил ровно в десять и осведомился, как идут дела с Груздевым.
Да куда он денется?.. сказал Жеглов беззаботно и снова заверил Панкова, что все будет как надо.
Положил трубку, закурил, подумал, потом велел мне и Тараскину пойти проведать арестованного.
В беседы всякие вы с ним не пускайтесь, сказал он. Напомните про суровую кару и зачитайте из Уголовного кодекса насчет смягчения оной при чистосердечном раскаянии. В общем, пощупайте, чем он дышит, но интереса особого не надо. Как, мол, хочешь, тебе отвечать
Тараскин охотно оторвался от какой-то писанины всякий раз, когда требовалось написать даже пустяковый рапорт, он норовил сбагрить эту работу кому-нибудь другому, и мы пошли к черной лестнице, ведущей во двор, где находилась КПЗ. Еще в кабинете он начал рассказывать постоянному и верному своему слушателю Пасюку содержание новой картины, а по дороге решил приобщить и меня. Обгоняя меня на лестнице, он заглядывал мне в лицо и торопливо, словно боялся, что я остановлю его, излагал:
А тут приходит Грибов, ну, этот Шмага, в общем, и говорит: «Пошли, Гришка! Наше место, говорит, в буфете!» Тараскин залился счастливым смехом, быстрые серые глазки его возбужденно блестели. В буфете! Понял? И Дружников его обнимает, понимаешь, за талию, и они гордо выходят. А Тарасова в обморок, но они все равно уходят и ноль внимания!..
Мы вышли во внутренний дворик, слабо освещенный вялым осенним солнцем, успевшим, однако, подсушить с утра лужи на асфальте, прошли мимо собачника, из которого доносились визг, лай, глухое басовитое рычание собак, видно, кормили, потому что в другое время они ведут себя тише. Подошли к кирпичному подслеповатому из-за того что окна наполовину были прикрыты жестяными «намордниками» зданию КПЗ.
И чего же ты радуешься? спросил я Колю.
Как чего? удивился он. Тарасова-то думала, что он запрыгает от счастья, а они на` тебе в буфэ-эт
Лязгнула железными запорами тяжелая дверь, надзиратель проверил документы, пропустил внутрь. В караулке он отобрал пистолеты, положил их в сейф и провел нас на второй этаж, открыл одну из камер:
Груздев! На выход!
Я впервые видел камеру изнутри и с любопытством оглядывал ее. Небольшая, довольно чистая комната с зарешеченным окном и двумя нарами деревянными крашеными полатями. На одной из них лежал Груздев, повернувшись к нам спиной. Еще по дороге сюда я размышлял о том, с каким напряженным ожиданием вслушивается, должно быть, Груздев в каждый звук, в каждый шорох из коридора не за ним ли идут, нет ли новостей с воли?..
На окрик надзирателя Груздев отозвался не сразу, зашевелился, медленно поднял голову и только потом повернулся к нам. И тут я понял, что он спал. Спал! Даже мне после вчерашнего далеко не сразу удалось уснуть, а уж насчет него-то и сомнений никаких не было: где ж ему хоть глаза сомкнуть? И вот тебе спит как сурок, будто ничего не случилось. Ну и нервы! От такого действительно всего можно ожидать
Собирайтесь, Груздев, на допрос, повторил надзиратель, замкнул дверь камеры и проводил нас в следственный кабинет узкую тесную каморку с подслеповатым оконцем, маленьким колченогим столиком и привинченными к полу стульями это чтобы их нельзя было использовать как оружие, догадался я.
Вошел Груздев, неприветливо мазнул сонным взглядом по моему лицу, даже не кивнул. А на Тараскина он вообще внимания не обратил. Но я решил волю чувствам не давать: что ни говори, он сейчас все одно что военнопленный, считай лежачий, так что надо быть повежливей. Я и сказал ему культурно: