Третья воинская добродетель Прямодушие. Подобно второй Призванию, она природная, и её можно испортить превратным толкованием первой воинской добродетели Дисциплины. Если Начальник деспот, грубо, не по-офицерски обращающийся с подчинёнными, терроризирующий их безмерно взысканиями и разносами, он может погубить эту добродетель в своих подчинённых.
Угодничанье (в сильной степени подхалимство) худший из всех пороков военного человека, единственно непоправимый тот отрицательный сомножитель, что обращает в отрицательные величины все остальные достоинства и качества. Казнокрад и трус терпимее подхалима. Те бесчестят лишь самих себя этот же бесчестит всех окружающих, особенно же того, пред кем пресмыкается. Но воровство и трусость вообще не могут быть возведены в систему в сколько-нибудь организованной армии. Подхалимство и его неизбежное следствие очковтирательство могут. И тогда горе армии, горе стране! Не бывало и не может быть случая, чтобы они смогли опереться на гнущиеся спины.
Мы можем видеть, что если Дисциплина имеет корни в воспитании, а Призвание вытекает из психики, то Прямодушие вопрос этики.
* * *
Из качеств специальных на первое место поставим личный почин Инициативу. Качество это природное, но оно может быть развито или, наоборот, подавлено условиями воспитания, быта, духом уставов, характером дисциплины (осмысленной либо автоматической по естеству) данной армии.
«Местный лучше судит, учил Суворов, я вправо, нужно влево меня не слушать». Эти слова касаются наиболее болезненной и наиболее «иррациональной» стороны военного дела, а именно сознательного нарушения приказания конфликта инициативы с дисциплиной. Только глубоко верующий и преданный воин способен идти на этот конфликт, или когда не следует. Ведь если «местный лучше судит», то часто «дальний дальше видит». Всякого рода схематичность и кодификация в данном случае неуместны. Всё зависит от обстановки, от средств, имеющихся в распоряжении частного начальника, а главное от силы духа этого последнего. Это как раз «божественная часть» военного дела. Так поступил под Нотебургом князь Михайло Голицын. Три наших штурма были отражены, и войска, прижатые к реке, несли громадный урон. Царь Пётр прислал Меньшикова с приказанием отступить. «Скажи Государю, ответил Голицын, что мы здесь уже не в царской, а в Божией воле!» И четвёртым приступом Нотебург был взят. Но катастрофой заканчиваются самовольства, когда отменяется приказ ген. Ветренко в 1916 году. Он руководствовался исключительно мотивами личного честолюбия и этим своим своевольством сорвал всю Петроградскую операцию Юденича. Из всех этих примеров видна вся невозможность провести точную грань между дозволенной инициативой и гибельным своеволием. Мы можем указать эту грань лишь приблизительно.
Инициатива явление импровизационного характера. Она уместна и желательна в Тактике, с трудом допустима в Оперативном искусстве и совершенно нетерпима в Стратегии. Всякая импровизация враг организации. Она допустима в мелочах, изменяя их к лучшему (в приложении к военному делу в Тактике). Но в сути дела в военном деле в Операвном и в Стратегии она вредна. Достоинство для тактика, Инициатива превращается в порок для стратега.
Честолюбие и славолюбие.
Честолюбие и славолюбие желание вечно жить в памяти потомства вообще доказывает бессмертие духа. Со всем этим, и честолюбие, и славолюбие сами по себе пороки. Подобно тому, как яд в небольшом количестве входит в состав лекарства, так и эти два порока в небольшой дозе могут принести пользу в качестве весьма действенного стимула. Добавим сюда храбрость. Но храбрость, если она не входит составным элементом в какую-либо из трёх основных воинских добродетелей, высокой ценности не представляет. Суворов учил: «Солдату храбрость, офицеру неустрашимость, генералу мужество», предъявляя к каждой высшей категории военных людей высшее требование. Это три концентрических круга. Неустрашимость есть Храбрость, отдающая себе в полной мере отчёт о происходящем, храбрость в сочетании с решимостью и сознанием высокой чести командовать, вести за собой храбрых. Мужество есть неустрашимость в сочетании с чувством ответственности.
В общей своей массе люди не трусы. Те, кто способен под огнём идти вперёд, уже не могут называться трусами, хоть настоящих храбрецов, которым улыбнулся с неба святой Георгий, быть может, пять человек на роту. Остальные не храбрецы, но и не трусы. Пример неустрашимого командира и храбрых товарищей могут сделать из них храбрецов, отсутствие этого примера обращает их в стадо, и тогда гибельный пример открытой трусости может всё погубить. При этом следует, однако, отметить, что среди трусов преобладает вполне исправимый тип «шкурника». Настоящие же, неисправимые трусы явление, к счастью для человечества, редкое. Исправить это можно Богопознанием.