Как сейчас я вспоминаю того доброго, высокого человека, его большие натруженные руки, полуслепые глаза в роговых очках, очень умного, но вынужденного влачить жалкое существование на окраине Саранска. Я всматривался в сутулящуюся фигуру рядом и мне становилось очень тяжело на душе от предчувствия его печальной судьбы. В воздухе отчётливого носился какой-то странный запах, запах беды, аромат несчастья Уже тогда я понимал, что с ним что-то произойдёт. Что-то очень плохое, что навсегда перечеркнёт его жизнь. Я даже пытался предупредить его, да он не слушал, а только улыбался и протирая запотевшее очки и говорил:
Да не верю я во всё это Как на Руси говорят? Когда кажется креститься надо.
Он пропустил мои слова тогда мимо ушей, а буквально через несколько месяцев после той нашей первой встречи, он подвыпивший шёл из гаража и по привычке переходя ночью дорогу к своему дому, попал под колёса какого-то лихача, который даже не остановился, навсегда сделав моего тогдашнего знакомого инвалидом.
Спустя полгода, после того как произошли эти трагические события, я по служебной надобности снова приехал к в Саранск и нашёл своего приятеля в весьма печальном состоянии. Он был лежачим, абсолютно беспомощным, исхудал как скелет и не имел никакой надежды на выздоровление. Мы перевозили его тогда из одной больницы в другую на рабочем уазике, тащили его на носилках, а он только улыбался, смотрел своими полуслепыми глазами и извинялся перед нами за то, что доставил столько хлопот. Я и ещё несколько товарищей по работе, транспортировали его из центральной больницы города Саранск, старого обшарпанного жёлтого, как и все в Саранске, здания послевоенной постройки, которое строили пленные немцы. Мы молча тащили его по страшным некрашеным коридорам с облупившейся побелкой, по порванному под ногами линолеуму.
У той больницы тоже была своя история, дело в том, что спроектирована она и все её корпуса были таким образом, что должны были составлять звезду, видимую с птичьего полёта с советских самолётов, гордо пролетающих над славным Саранском. Но пленные фашисты распорядились по-своему. Они сделали свой последний предсмертный «подарок» каким-то образом изменили проект и технологию, и после окончания и торжественной приёмки госпиталя, когда государственная столичная комиссия вылетела обратно в Москву, члены комиссии из иллюминаторов к своему ужасу увидели, что больница в высоты представляет собой идеально ровную, геометрически вываренную, как и всё в Германии, свастику. После этого случая, конечно без суда и следствия, был расстрелян ряд высокопоставленных особ, в том числе секретарь местного горкома, главврач и даже главный архитектор города, а также все члены госкомиссии в полном составе, а кроме того кучу народа сослали в лагеря, благо они были здесь же, неподалёку.
Как могли свастику закамуфлировали, даже снесли несколько корпусов, и теперь с высоты глядя на больницу можно увидеть почти ровный крест, это единственное что смогли добиться строители, ведь совсем сносить госпиталь в те суровые послевоенные годы, когда поток инвалидов и больных хлынул со всех концов, городов и весей, не было никакой возможности.
*****
Мы, промокшие и замершие под проливным мордовским дождём, наконец добрались до неизвестной хрущобы и тяжело дыша поднялись на самый последний этаж. Помните эти последние этажи в хрущёвских домах? На них обязательно стояла лестница к квадратному люку в потолке, закрытому на замок, ключ от которого хранился у Андреича из последней, двадцатой квартиры, который потом выкрал, приехавший к ему на неделю внучок-хулиган Вовка из Наро-Фоминска. Мы с ним полезли на заполненный керамзитом и голубиным помётом чердак, где нашли среди птичьих перьев и мусора тёплое голубиное яичко. А потом, во дворе прямо за домом, чтобы никто не видел, раздавили это яйцо, а в нём оказался зародыш голубя, почти сформировавшийся, с клювом, крылышками, рахитичной полупрозрачной головкой, такой гадкий утёнок, но он всё равно был бы живой и стал бы голубем, если бы не мы. И мне захотелось плакать от своего подлого поступка. Тогда я первый раз в жизни узнал, что такое смерть невинного, и мне до сих пор стыдно за тот свой детский, но низкий грех.
Пётр, так звали того мордовского бедолагу, постучал в обитую деревянными штапиками, пролаченную по моде тех лет, с черными точками от выжигания, дверь квартиры. Открыл нам добродушный Митёк. По другом я его назвать не могу. Ну он реально был похож на представителя этого питерского направления художественного андеграунда, такой же добродушный, бородатый и в тельняшке на пузе.