Рано или поздно это должно было произойти с одним из них. Кто-то должен был упасть. Майк даже не скрывает злорадства, что случилось это не с ним. Трой не спешит выбираться из сугроба. Руки красные от холода, снег тает на губах.
Так тебе и надо, бурчит Майк, а тот поднимает голову и смотрит на него проникновенным взглядом:
Скажи, Микки, у тебя нет такого чувства, что всё самое-самое будет завтра, а завтра никак не наступает?
Нет, у меня есть чувство, что мы никогда не доберёмся домой. Вставай.
Встаю.
В тот день Трой обнаруживает, что в ванной не хватает одной зубной щётки.
Волосы у Троя ослепительно белые, топорщатся сердитым хохолком на макушке, спадают снежными прядями на лоб.
Сдохнуть можно, констатирует Том.
Что, Майк сказал, что блондины в моде!
Я пошутил, доносится голос гитариста.
Ну ёпрст, Эллиот
Сдохнуть можно, повторяется Том. Это охрененно!
У Робби несколько иная реакция на происходящее. Он в упор глядит на Троя и обеспокоенно спрашивает:
Так, где наш солист?
А Саймон и вовсе ничего не спрашивает, а хватается за сердце:
О боже, кто-то умер?
Ты глаза накрасил, кивает Том.
Трой пожимает плечами. Ничего он не красил. У всех нормальных людей нормальные синие круги под глазами, а у него какие-то красные фигурные: внизу, по верхнему веку и чуть-чуть в уголке, будто правда некто неумело орудовал кисточкой.
В этот перерыв он занят тем, что крутится на стуле, делает вид, что курит карандаш и пристально наблюдает за Ральфом.
Смотри, как он улыбается. Я не видел, чтобы он так улыбался.
Том знающе хмыкает, покусывая пластиковый стаканчик с кофе:
Я видел.
Трой запрокидывает голову на спинку:
Мы теряем людей, Томлин. Наши ряды редеют.
У Саймона появилась эта дурацкая привычка опаздывать. Опаздывать и приносить с собой запах кофе, тостов и утреннего секса.
Тебе выговор, объявляет Трой, дирижируя карандашом в его сторону.
Тебе надо чаще выбираться из студии, барабанщик разматывает шарф, как бы между делом.
Я нормально, не соглашается Трой. У меня лёгкое океанское безумие.
Угу. Признай, ты ненавидишь эту студию.
Я люблю эту работу! провозглашает Трой, буйно раскручиваясь в кресле.
Подвох в том, что ничего не происходит. То есть не происходит вообще ничего.
Робби только и знает, что твердить:
Уймись, парень. Главное, что мы движемся в правильном направлении. А топать знаешь ещё сколько?
Он и сам знает, что легендами за пару часов не становятся. Но если дни измеряются не часами, а стараниями, ему кажется, что уже прошли миллионы лет.
Это всё терпение оно требует больше сил, чем всё остальное, вместе взятое.
И ещё этот дурацкий снег
Никто не понимает, отчего Трой так завёлся из-за припева в песне, когда ему сказали, что лучше его переписать. Он полгитары освоил ради одного этого припева! Да-да, целую половину вот этой гитары, которую он сейчас колотит о стенку, а никто не понимает, отчего он так завёлся.
Я не выспался, ладно?! кричит он намеренно резко и грубо, чтобы никому не пришло в голову его жалеть.
Ты долбаная истеричка, Гордон, Майк, как всегда, говорит правду. Это была гитара Тома, между прочим.
Трой с сожалением разглядывает поломанный музыкальный инструмент, и руки опускаются.
Блядь Реально.
Реально блядь, подтверждает Том упавшим голосом.
Трой опускается на колени, оценивает нанесённый ущерб.
Может, её можно как-то подлатать?
Нервы себе подлатай, ворчит Майк. Халк ломать.
Иди ты! Трой пихает его в коленку, не поднимаясь с пола, и ему правда очень-очень жаль, потому что Том такой славный парнишка, и меньше всего хочется его расстраивать. Мне надо напиться.
Трой пьёт с агрессивным упоением. Майк сидит рядом и совсем его не останавливает. Может, он считает, что так будет лучше. Может, в конце концов, он прав, потому что Трой уже забыл, как это когда мир вокруг слегка кружится и кажется, что вот ещё одну стопку и вперёд вершить великие дела. Только вершить ничего не хочется. Хочется ответную реакцию. Какой-нибудь знак свыше, в конце концов, а не «припев лучше переписать». Поэтому он просто сидит за барной стойкой и пьёт с агрессивным упоением, не нарушая никаких законов.