«И на сем я оставлю все то, о чем могу думать, и буду любить то, о чем не могу думать».
Уильям набросился на Диксона в то самое мгновение, как отец ухватил того за ноги. Все трое рухнули одной грудой на пол. В последующей борьбе Уильям словно наблюдал за собой со стороны. У него не было никаких мыслей, лишь смесь любви и ярости, затуманившая его рассудок, и вот он уже сидел верхом на распростертом навзничь Диксоне, сжимая в руке одну «буби», готовый обрушить ее лезвие тому на голову.
Двое подручных, которых привел с собой Диксон, застыли на месте, беспомощно глядя на своего хозяина.
У нас дома нет того, что вы ищете, учащенно дыша, сказал Уильям. А теперь уходите отсюда.
* * *Уильям с отцом осмотрели разгром, который оставили после себя Диксон и его прихвостни.
Спасибо, сказал отец.
Полагаю, сегодня призраки насладились отличным зрелищем, ответил Уильям.
Не сомневаюсь в том, что дедушка гордится тобой, сказал отец. После чего, впервые на памяти Уильяма, добавил: Цзючжун, я горжусь тобой!
Уильям не знал, что испытывает любовь или ярость. Два иероглифа на перевернутой «буби» на полу у него перед глазами задрожали, затягиваясь влажной пеленой.
2ИСТ-НОРБЕРИ, ШТАТ КОННЕКТИКУТ, 1989 ГОД
Спасибо, что пригласила к себе домой, сказал Фред. Я замечательно провел время. Он говорил натянуто, стараясь держаться подальше от Кэрри.
Воды пролива Лонг-Айленд ласково набегали на берег у их ног.
Ты очень милый, сказала Кэрри, беря Фреда за руку. Она подалась к нему, порыв ветра поднял ее волосы, бросая их ему в лицо, и цветочный аромат шампуня смешался с запахом моря, подобно обещанию, приправленному тоской. У Фреда гулко заколотилось сердце. Он ощутил в груди нежность, испугавшую его.
На противоположном берегу бухты виднелись яркие красные огни Эдли-Мэнсона, на этой неделе игравшего роль дома с привидениями. Фред мысленно представил себе радостные крики детворы, с восторгом слушающей страшные небылицы, которые им рассказывали взрослые.
Не бери в голову то, что говорит мой отец, продолжала Кэрри.
Фред застыл.
Ты злишься, сказала она.
Что тебе об этом известно? спросил Фред. «Она принцесса. Она здесь своя».
Невозможно управлять чужими мыслями, сказала Кэрри. Но человек всегда может решить сам, где его место.
Фред промолчал, пытаясь разобраться в переполняющей его ярости.
Я не мой отец, продолжала Кэрри. И ты не твои родители. Семья это история, рассказанная тебе; однако значение имеет та история, которую ты рассказываешь себе сам.
Внезапно Фред поймал себя на том, что именно это нравится ему в Америке больше всего: абсолютная убежденность в том, что семья не важна, что прошлое это лишь история. Даже история, начавшаяся со лжи, с выдумки, может стать правдивой, может обрести жизнь.
Фред сунул руку в карман брюк и достал свой подарок.
Что это такое? спросила Кэрри, неуверенно беря бронзовую лопатку.
Это старинная монета в форме лопатки, сказал Фред, которая давным-давно ходила в обращении в Китае. Она принадлежала моему дедушке, и тот подарил ее мне, когда мы покидали Китай. На счастье. Я полагал, она тебе понравится.
Она очень красивая.
Фред почувствовал себя обязанным сказать правду.
Дед рассказывал, что его отец спас монету от иностранцев, хотевших выкрасть ее из страны, а затем во время «Культурной революции» ее едва не уничтожили хунвэйбины[7]. Однако отец утверждает, что это подделка, подобно многим вещам из Китая, и ничего не стоит. Видишь эту отметину внизу? Отец говорит, что она современная, а никак не древняя. Но это единственное, что есть у меня от дедушки. Он умер в прошлом году, а мы не смогли поехать на похороны из-за иммиграционных проблем
Но монета должна храниться у тебя.
Я хочу, чтобы она была у тебя. Я всегда буду помнить, как подарил ее тебе, и это будет лучшее воспоминание, лучшая история.
Наклонившись, Фред подобрал с земли острый камешек. Держа руку Кэрри с зажатой в ней монетой, он медленно нацарапал на патине, рядом со старинным иероглифом, их инициалы.
Это наша метка, наша история.
Кивнув, Кэрри торжественно убрала монету в карман куртки.
Спасибо! Это просто замечательно!
Фред подумал, что пора возвращаться домой, подумал о вопросах, которые задаст отец, о встревоженном молчании матери, о тех долгих часах, которые ждут его в ресторане завтра, послезавтра и послепослезавтра, о колледже, о котором можно будет думать, если он получит документы о гражданстве, о том, как он когда-нибудь пересечет этот огромный континент, пока что скрытый под непроницаемым мраком неведомого.