Лаций, вставай! Вставай, а то убьют! Слышишь, вставай! как же больно плечу. Кто-то трясёт его. Неужели он жив? Эта мысль превратилась в громадный колокол, который со всей силы ударил в голове, и все события гулким эхом отразились в очнувшейся памяти.
Нет, смог тихо прошептать он.
Вставай, вставай! У тебя хоть ноги не связаны. Давай! кто-то толкал его, стараясь изо всех сил. Лаций с трудом приоткрыл глаза и увидел знакомое лицо в ссадинах и кровоподтёках.
Лукро пробормотал он.
Вставай! старый друг со стоном поднялся на колени. Проверят, а потом падай!
Читшуанг! Шангшкнг!2 донеслось откуда-то сверху. Ноги не слушаются, но всё-таки удаётся подняться
Лаций с трудом выпрямил колени и ткнулся лбом в мокрую земляную стену, чтобы не упасть. Это была большая яма, где они когда-то хранили первые запасы еды и мёда. Сверху капала вода, рядом протекала река.
В углу по лестнице спустились несколько ханьских солдат и стали проверять пленных. Три человека не смогли ответить на их толчки и удары. Несколько уколов мечом в живот и грудь, чтобы убедиться в смерти, и безжизненные тела уже тащат наверх. Быстро, как всё быстро
Лукро упал на землю. Руки и ноги у него были связаны. Лаций медленно опустился рядом.
Что было? тихо спросил он. Я не помню.
Всех хунну убили. Прямо на площади. Женщин с детьми увели. Нас связали и бросили сюда.
Зенон и Марк?..
Вон там. Живы. Лежат.
И всё? А те, кто сдался?
Не знаю. Думаю, тоже убили. Вместе с хунну. Говорят, по городу тысячи полторы было. Мужчин. Всех порубили, Лукро говорил короткими фразами. Ему тоже было тяжело дышать. Посиневшие губы с белым налётом потрескались и еле шевелились. Он давно не пил воды.
Зачем нас оставили? пробормотал Лаций, но Лукро не услышал вопрос и, отвалившись на спину, устало закрыл глаза.
Как думаешь, когда убьют? тихо спросил старый друг.
Не знаю. Может, сейчас
Лаций, это ты во всём виноват, послышался с другой стороны чей-то голос. Зачем ты нас сюда притащил? Зачем? Из-за тебя мы все умрём человек замолчал, но ответить ему было нечего. Знаешь, что самое страшное? Это сдохнуть, как крыса, вот в этой яме
Тиберий, это ты? тихо спросил Лаций.
Да, я Помнишь Варгонта? Он говорил, что лучше умереть с мечом в бою, чем вот так, как червяк в земле. И никто этого не видит
Варгонт был мой лучший друг.
И мой. Но он умер, как герой, а мы как рабы в каменоломнях. Ты видел, как убивают рабов?
Видел
А значит, знаешь Где наша слава, Лаций? Где Рим, который мы защищали? Мы умрём здесь и никто там не узнает об этом. Никто
Нас будут помнить, ты неправ, горло с трудом произносило каждое слово, которое отдавалось гулким эхом в голове.
Самое страшное умирать в неизвестности не на людях, не перед товарищами с мечом в руках, а так, как лягушка. Наступили и всё, сдох, казалось, Тиберий уже разговаривает сам с собой, не слушая его ответы. Ненавижу Ты тоже боишься? Да? Придут сейчас, ткнут мечом, и ты умер. Нет, не хочешь? Боишься? Тогда вставай, покажи, что ты живой
Сверху действительно раздались крики солдат, и вниз снова спустили лестницу. Лаций поймал себя на мысли, что тоже не хочет умирать и ему очень хочется пить. Особенно сейчас, когда всё тело ныло от боли, и он не мог даже пошевелиться, чтобы защитить себя. Его голова и мысли существовали отдельно, и боль вместе с жаждой побеждали былую гордость.
Так прошёл ещё один день после сражения. Приближалась вторая ночь. Первую он уже позабыл так, несколько пятен в памяти, не более. Всё это время им не давали ни воды, ни еды. Это был верный признак того, что их скоро убьют. На трупы воду не тратят. Устав смотреть в небо, Лаций перевернулся на бок и замер. Солнце давно опустилось за горизонт, и теперь неприятная прохлада вместе с туманом стала наполнять их яму, как вода. Сначала она казалась приятной, но потом сырая земля постепенно стала вытягивать из него тепло. Он попытался встать. Острая боль пронзила оба колена, и Лаций со стоном повалился лицом в грязь. Перевернуться не было сил. В этой могильной яме уже чувствовалось дыхание смерти. Все лежали, не шевелясь, и безвольно ждали своей участи, как животные. Они не сопротивлялись, постепенно погружаясь в состояние вялого безразличия.