После получения служебной площади Чкалов не только стал относиться к своим обязанностям без должной ответственности, но и проявил себя очень беспокойным жильцом. На него стали поступать жалобы от соседей, недовольных «ночными оргиями», прибавились и разборки с орденоносным соседом. Чтобы избавиться от прежде желанного, а теперь слишком неудобного работника, домоуправ начал хлопотать в исполкоме о предоставлении ему другого жилья. Дело упрощалось тем, что семья Чкаловых ранее уже была поставлена «на очередь» с перспективой улучшения жилищных условий и он сохранил за собой это право. Так сложилось: при поступлении в университет въехал в комнату на Ленинградском проспекте, по окончании в квартиру на Смольной. Судьба ли это, везение
В нашем повествовании, по настоянию самого героя, мы избегаем подробностей, касающихся его семейной жизни. Скажем лишь, что долго гулять на свободе после получения квартиры на Смольной ему не пришлось: вскоре женился. На работу устроился в вечернюю школу учителем русского языка и литературы. Это было довольно своеобразное учреждение, которое представляло собой отражение той стороны действительности брежневской эпохи, которая была насквозь поражена лицемерием. Сразу оговоримся, что жаловаться на то время, а уж тем более «клеймить» его было бы большим грехом, так как многих это устраивало. Существует даже такое мнение: Ильич сам жил и другим давал жить. Не знаем, насколько оно является всеобщим, так как появилось много позже после ухода генерального секретаря, когда люди почувствовали на себе результаты перемен и не всем альтернатива прежней жизни показалась привлекательной.
В СССР школа всегда была на передовой идеологической борьбы, и Чкалов надеялся, что работа учителем будет способствовать снятию с него подозрений в неблагонадёжности. К тому времени вечерние школы были уже анахронизмом и картина, сложившаяся в этом секторе образования, больше напоминала театр абсурда. Никаких учеников не было и в помине, а присутствие их на занятиях отражалось лишь документально: сидели горе-учителя в пустых классах и решали «кроссворды» в журналах посещаемости: в понедельник надо поставить законную тройку Петрову и Сидорову, которые не только не ходили в школу, но даже не знали о её существовании, во вторник «пришли» Иванов и Маркова, не присутствовавшие, может быть, уже и в природе, в среду вновь появляется Сидоров, а уж Ртищев «сидит» на каждом уроке: как же любимый ученик, которого можно увидеть в школе аж два раза в году, живьём, а не на бумаге! Методический день уходил на поиски «живых душ»: ходили по адресам когда-то учившихся в дневной школе, а также уже числящихся в вечерней, но ни разу не появившихся. Найти «живую душу» и «скомплектовать» её (оформить учащимся школы) было большой удачей. Один раз Чкалову сильно повезло. Позвонил в квартиру, где, по его сведениям, проживала некая Людмила Осенева, не окончившая десятилетку, и вот счастливая неожиданность! Мало того, что Людмила Осенева была дома, но ещё и оказалась его бывшей знакомой известной Милкой, которая открыла ему дверь в костюме Евы. Лицо её, все ещё миловидное, несло на себе печать прежней и, судя по всему, продолжающейся забубённой жизни, но тело было безукоризненно. Если бы не лицо и руки, выдававшие возраст, Милку запросто можно было принять за семнадцатилетнюю девушку. Встретились как добрый друзья, хотя первое время было немного странно, что Чкалов предстал перед ней не тем, каким она знала его во времена бесшабашной юности, а лицом, как говорил Никанор Иванович, «официальным». Он искренне обрадовался встрече и постарался извлечь из неё максимальную пользу, поэтому разговор быстро приобрел прежние нотки, став дружеским и развязным. Милка простодушно, даже слишком легкомысленно отдала Чкалову свидетельство об окончании восьмилетки, и он «зачислил» её в свой класс. Разумеется, увидеть ее в школе он не надеялся, но, по крайней мере, мог поручиться, что это живой человек.
Милка (имя, разумеется, изменено) была когда-то девушкой Чкалова. Не девушкой в общепринятом значении этого слова, а подружкой, которую всегда можно было «выписать» в случае надобности, если, конечно, она была не занята. Природа наделила её правильными чертами лица, умопомрачительной фигурой, крайне недалеким умом и редкой искренностью. Она была красавицей, и, как это нередко бывает, если эта красавица принадлежит тебе, ты перестаёшь ценить её красоту, не замечаешь того, что видят другие те, кто завидует тебе. Нет, она не принадлежала в этом смысле исключительно Чкалову и благоволила каждому сулившему веселое провождение времени. Она была лишена корысти, нежна и искренна, когда физически сближалась с мужчиной. С её стороны отсутствовали грубость и явное желание получить свое нет, она сопротивлялась и жалобно просила не трогать её, но Чкалов знал, что, если проявит больше настойчивости, она падёт, и это придавало их встречам чувственную привлекательность. Особенно нежна она была, когда он, насытившись и чувствуя усталость, лежал без движения с закрытыми глазами. Милка потеряла девственность не по взаимности: её взяли силой её же друзья в подъезде дома, на техническом этаже, где компания часто проводила время. Бомжей в СССР не было, и технические этажи содержались, по крайней мере в Москве, в приличном состоянии. Молодые люди покупали вино, сигареты и устраивались там в полутемноте. Подоконник служил столиком, на котором раскладывалась небогатая снедь, а ступеньки сиденьем. Здесь они чувствовали себя вольготнее, чем на лестничных площадках, на которые выходили жильцы квартир, выражая недовольство. Летом, собираясь компаниями, сидели в беседках на территории детских садов. Беседки были большие, и компании были большие. Здесь был свой верховод, своя красавица, свои приживальщики и свои аристократы. Последних хоть и признавали за своих, но все-таки немного чурались, ревниво охраняя подруг от их влияния. Наверное, у «простых» ребят было подспудное чувство предвиденья они догадывались, что в будущем пути их разойдутся: у «аристократов» будет своя, чуждая им жизнь, а у них своя такая, какой она сложилась у родителей: будут они шоферами, рабочими на заводе, милиционерами, водителями вагонов метро, военными, а кто проявит настойчивость, выйдет в люди станет «инженером».