Карина Демина - Танго на цыпочках стр 6.

Сначала найди.  Так она сказала.

Найди.

По моим расчетам поезд прибыл вчера. На вокзал я не пошла. Во-первых, показываться было рано. Если нарушить последовательность, замысел не удастся. Во-вторых, просто страшно, а вдруг увижу его и Нет уж, лучше подождать. Поэтому я просто обвела знаменательную дату красным кружком и навестила Лару. Я знаю, ей нравятся мои визиты, пусть говорят, будто мертвые мертвы, но моя сестра, она и из могилы отвечает мне. Анютины глазки расцвели, значит, Лара довольна. Она всегда любила цветы.

Коротко обрезав толстые стебли роз, я пристроила букет в пластиковую бутылку. Раньше была ваза, но ее украли.

 Он сегодня приехал.

Лара улыбнулась. Удачная фотография, самая лучшая, здесь ей двадцать два, она счастливо смотрит на мир, веря, что впереди еще целая жизнь. Моя сестра собиралась дожить до ста лет, а умерла в двадцать четыре. Ублюдок Тимур украл целых семьдесят шесть лет ее жизни.

 Ты не думай, я не собираюсь отступать. Я не боюсь. Больше я ничего не боюсь.  В носу предательски защипало, пришлось потереть ладонью, стало легче. А Лара улыбается, глядит сквозь меня и улыбается.

 Интересно, он сильно изменился? Постарел, наверное, и вряд ли такой красивый, как раньше. Ты, наверное, не знаешь, я ведь тоже его любила. И тебе завидовала.

Камень холодный, и земля холодная, но на кладбище по моим наблюдениям холодно всегда: зимой чуть больше, летом меньше. Густые кроны тополей ловят солнце, и лишь редким лучикам удается пробиться к земле. Они пристыжено скользят по гранитным глыбам, в которых люди тщатся увековечить память, и, утомившись, гаснут. Трава влажно блестит, а по Лариному лицу катятся слезы. Я знаю, что это не слезы, а та же роса, что и на траве, но душа вновь скручивается болезненным штопором. Оправдываюсь.

 Ты ведь красавица, не то, что я, замухрышка. Помнишь, меня еще со всех кружков выгоняли, потому как бесталанная? Ну, и с хора, и с хореографии, и с ИЗО? Ты еще переживала, что толку с меня не выйдет.

Солнечный луч скользнул по фотографии, и мне показалось, что Лара улыбается. Она и раньше веселилась, когда меня выпирали с очередного кружка, не понимая причин моей тоски. Ну да, куда ей, она ведь всегда была самой-самой. Самая красивая, самая умная, самая талантливая А я? Ни слуха, ни чувства ритма, ни терпения, вообще ничего. В школе с тройки на четверку перебивалась, учителя, помнившие Ларочку, тихо стонали, пытаясь подтянуть меня до сколь бы то ни было приличного уровня. Ларины друзья, сравнивая меня со старшей сестрой, неизменно приходили к выводу, что я потрясающе бесцветна. Про кружки детской самодеятельности уже сказала. В общем, к семнадцати годам за мной прочно закрепилась репутация ленивой ничем не примечательной девицы, на которой природа, что называется, отдохнула. Только Лара говорила, что я потрясающая, остальные же

Остальные куда-то исчезли после Лариной смерти, вместе с ними пропал музыкальный центр, телевизор и ковер со стены. Хорошо, хоть денег не нашли, иначе было бы совсем тяжело.

 Как ты думаешь, я права?

Этот вопрос мучил меня последнее время. Я отмахивалась от него, пыталась убедить самое себя, что права, что другого выхода нет, он виноват, и, значит, должен понести наказание. Тот, кто сказал "не судите", не терял близких, иначе, я уверена, он понял бы. Я не судила, я просто решила избавить мир от одного ублюдка.

Поправив розы букет получился немного неровным, оттого банка норовила упасть, я поднялась. Домой пора, нечего рассиживаться, когда работы выше крыши.

Волк стоял неподвижно и смотрел желтыми немигающими глазами на старый дом, неловко приткнувшийся на низком берегу Плиссы. Он привык наблюдать за людьми, и иногда в лобастую голову приходила мысль о родстве с этими странными существами, которые ходят на двух ногах и заворачиваются во множество шкур, в такие минуты волк испытывал желание выйти к ним, останавливала осторожность. Серый охотник помнил о смерти, живущей в железных трубках.

Стася который день кряду ощущала на себе чужой взгляд. Она даже хотела рассказать о нем отцу, но тот ночью умер. Третьего дня фельдшер, за два мешка картошки вызванный из Погорья, сказал, что старику осталось несколько дней и помочь он уже ни чем не может. Два дня Степан хрипел, хватая пересохшими губами воздух, метался в бреду, звал свою Алесю, Стасину мать, что пять лет назад померла от чахотки, и вот, под утро преставился сам. Видать, сжалился над стариком Боженька, прислал любимую супругу, ибо помер Степан с улыбкой.