Сзади хлопнула дверь. Аласдэр наклонил голову, закрыл глаза и изо всей силы потер переносицу. Но слова красавицы цыганки по-прежнему звучали в его ушах.
«Вы сами себя прокляли, мне тут нечего делать. Настало время восстановить справедливость. Вы должны все исправить».
Бог мой, он пытался восстановить справедливость! Он пытался исправить то чудовищное зло, которое натворил! Но почему это так больно? Почему этот проклятый голос не оставляет его в покое? Он знал, как должен поступить.
Что он мог предложить такой молодой леди, как Эсме? Доброе имя? Прекрасную репутацию? Если бы он мог найти хоть какую-нибудь мелочь, хоть что-то, в чем леди Тат-тон была не права, может быть, он бросился бы вслед за крошкой. Бросился бы к ее ногам и обещал стать хорошим мужем.
Но леди Таттон, черт ее побери, была права. Его единственные таланты — способность очаровывать, красивая внешность и твердая рука за карточным столом. Как он сказал, за таких не выходят замуж. Это исключено. Никогда в своей жизни он не хранил верность женщине, и хотя сейчас чувствовал, что изменился, как он может знать наверняка? Как он может быть уверен?
А самое важное — то, чего заслуживает Эсме. Она заслуживает всего. Высокого положения в обществе. Благополучия и счастливой жизни. Здравомыслящего и респектабельного мужа — такого, какого обещала подыскать леди Таттон.
Леди Таттон! Боже всемогущий! Кто бы мог подумать, что его продрогший до нитки воробушек — родственница столпа английского общества. Если бы он знал, как бы он повел себя с ней? О, он знал ответ на этот вопрос! И от этого чувствовал себя отвратительно. Племяннице леди Таттон он не позволил бы и шага сделать в направлении своей гостиной. Он поднял бы с постелей всех слуг, какие только есть в доме, и разослал бы их в дождь по всему Лондону в поисках подходящей дамы, под крышей дома которой она могла бы найти приют. Какой-нибудь. Любой. Это могла бы быть матушка Девеллина, сестра Куина. Джулия. Даже Инга была бы предпочтительнее, чем он.
Вместо этого он обходился с Эсме почти как с пустым местом, с ничтожеством, за которое он ее посчитал. Теперь он знал, что Эсме отнюдь не пустое место. Она особенная; хотя в чем заключалась ее особенность, он до сих пор не мог бы точно определить. Особенная не в силу принадлежности к определенному кругу и не в силу положения, которое занимала в обществе леди Таттон. И он жестоко наказан за свою ошибку.
Его размышления прервали приближающиеся тяжелые шаги. Он обернулся — на пороге стоял дворецкий.
— Да, в чем дело, Уэллингз? Слуга колебался.
— Сэр, мисс Гамильтон просит, чтобы с чердака спустили вниз ее чемоданы.
— Вот как? Тогда сделайте это. Уэллингз нервно ломал руки.
— Но она говорит — ну, она говорит, что съезжает, сэр. Будет жить со своей тетей. Как это понять?
Аласдэр слабо улыбнулся.
— Я думаю, это замечательно, разве не так? Дворецкий чуть покраснел.
— Я не уверен, что мне это нравится.
Аласдэр взглянул на свои руки и понял, что снова сжимает в руке перочинный ножик. Сжимает так сильно, что костяшки пальцев побелели.
— Мисс Гамильтон не рабыня, Уэллингз, — наконец сказал он. — Сделайте то, что она просит. Пожалуйста.
Уэллингз медленно приблизился к столу, не выпуская из виду ножика, и положил на стол какой-то сверток в помятой белой бумаге.
— А это еще что, черт возьми? Уэллингз поспешно ретировался.
— Не знаю, сэр. Мисс Гамильтон велела отдать вам. Аласдэр еще раз взглянул на сверток, и сердце у него екнуло.
— Уэллингз, — хрипло сказал он. .—Да, сэр?
Ножик выпал у него из руки.
— Скажите миссис Генри, чтобы она наняла еще одну девушку, — сказал он, когда ножик стукнулся об пол. — Лидия, по-видимому, перейдет в детскую на полный день.