Эсме чувствовала его раскаяние еще тогда, когда выходила из кабинета. И ее удивило, что он снова извиняется перед ней.
— Не только вы сожалеете о своих поступках, — сказала она. — Я вела себя еще хуже.
— Зачем только я позволил вам остаться. — Его голос сделался низким и угрюмым. — Но будь я проклят, Эсме, если знаю, что с этим можно сделать теперь.
— Я хотела быть с Сорчей. — Ее голос неожиданно дрогнул. — Вы дали мне эту возможность.
— И вы не жалеете об этом? — спросил он, — Вы не желаете, чтобы я провалился ко всем чертям?
Она снова стала теребить жемчужное ожерелье. Затем отдернула пальцы и сцепила кисти рук на коленях.
— Возможно, я не так непорочна, как вы считаете, — шепнула она. — Может быть, я такая же, как моя мать. Глупая. Романтичная. Магнит для красивых негодяев…
Он резко повернулся к ней.
— Эсме, еще не поздно, — сказал он. — Моя бабушка живет в Аргайллшире, вдали от общества, но у меня есть друзья, живущие в более подходящих местах.
Эсме не знала, что и думать.
— О чем это вы?
— О том, что вы заслуживаете чего-то лучшего, чем жизнь, полная тяжелого труда.
— Растить Сорчу — не тяжелый труд, — возразила она. — Если вы считаете меня неспособной к этому, тогда скажите прямо.
Он порывисто накрыл ее руку своей и крепко сжал.
— Я только хотел сказать, что вы заслуживаете жить своей жизнью, — настаивал он. — Может быть, найдется кто-нибудь, кто мог бы опекать вас. Может быть, мать Девеллина, герцогиня Грейвнел? Можно найти кого-нибудь.
Она посмотрела на него с недоверием.
— И что они будут делать? — спросила она. — Оденут меня в белый атлас и представят ко двору? Будут «вывозить» и брать с собой в «Олмак»?
Он пожал плечами.
— Вам это не понравилось бы? — О да, когда-то нравилось, — сказала она язвительно.
Конечно, всего несколько месяцев назад она подпрыгнула бы от радости, представься ей такая возможность. Но все изменилось. Не только из-за смерти матери. Не только из-за Сорчи. Все сразу. Появился он. И вот он хочет избавиться от нее, а она не хочет уходить. Это потрясло ее.
— Вы молоды, Эсме, — сказал он непонятно зачем. Что ему было до ее возраста? — Вам не следует жить под одной крышей с таким прохвостом, как я, не говоря уже… не говоря уже обо всем остальном.
Подошла Сорча и, разжав пальчики, высыпала на колено Маклахлана кучку измятых цветков клевера.
— Видишь? — пролепетала она. — Класиво, видишь? Он, казалось, был рад уйти от продолжения разговора.
— Я вижу самый красивый цветочек на свете! — воскликнул он, подхватывая девочку и высоко поднимая ее. — И я нашел его в этой травке!
Сорча завизжала от восторга и позволила усадить себя на колено. Они смотрели на лошадей, рысью пробегающих мимо.
— Чена лошадка, — сказала Сорча.
— Черная, — поправил он. — А вот бежит трудная лошадка. Крапчато-серая.
— Клапачо-селая, — сказала Сорча, показывая пальчиком. Эсме смотрела на них, поражаясь той перемене, которая происходила с Маклахланом в присутствии Сорчи. Его взгляд становился ласковым, жесткие линии лица тотчас смягчались. Губы, обычно искривленные саркастической полуусмешкой, складывались в хорошую, чистую улыбку, от которой Маклахлан будто молодел, а из взгляда его исчезала всегдашняя мрачность.
В тяжелые минуты Эсме недоумевала, что она нашла в этом закоренелом негодяе. Внезапно она поняла: именно эту перемену, которая происходила с ним в такие светлые, безоблачные минуты. И сама Эсме — неизвестно, к худу или к добру, — тоже менялась.
Почти полчаса Сорча просидела, радостно пытаясь называть все, что видела вокруг. Когда ей это надоело, девочка повернулась к отцу и стала играть с пуговицами на его жилете, ухитрившись расстегнуть две из них. Маклахлан благосклонно поглядывал на нее сверху вниз.