Аласдэр заметил у дома очаровательную парочку, когда подходил к парадному входу. Он заколебался, не зная, следует ли ему подойти, или лучше незаметно прошмыгнуть мимо, или просто повернуть назад, как в прошлый раз. Ситуация болезненно напомнила ему о выборе, который предстояло сделать, о выборе, тяжело ложившемся ему на плечи.
Начал он с того, что знать ничего не хотел о ребенке. Но очень скоро это оказалось невозможным. Он уже перестал ждать письма от дядюшки Ангуса и оставил надежду сбежать. Удивительно, но у него просто больше не было желания это сделать. Сорча оказалась трогательным маленьким существом. Может быть, упрямым и склонным к приступам гнева, но она была его, и он медленно начинал понимать, что значит быть отцом.
Нет, не Сорча источник его нынешних мучений. Ее сестра. Эсме. Она была не просто земной и влекущей, она была шотландкой до мозга костей. Ее голос, ее манера вести себя, даже ее запах пробудили в нем воспоминания и неясную жажду чего-то. Может быть, он тосковал по утраченной юности. Он хотел бы лежать рядом с ней посреди поросшей вереском пустоши и медленно вынимать шпильки из ее волос. Он хотел бы раздевать ее, медленно и нежно, увидеть ее алебастровую кожу на фоне зеленой травы, наблюдать, как эти всевидящие глаза медленно закрываются в знак капитуляции.
Это пугало. Но с этим ничего нельзя было поделать. Сейчас он смотрел, как она склоняется над коляской, чтобы поправить одеяльца, и почувствовал, что во рту у него пересохло. О чем он думал, когда пустил ее в свой дом?
В тот момент он не знал, что делать, и только хотел снять с себя внезапно свалившуюся на его плечи ответственность. Эсме представлялась единственным выходом. Теперь она стала его вечным наказанием. Даже в эту минуту он был пленником покачивания ее бедер и нежности, с которой она прикасалась к Сорче. Внезапно охватившее его желание показалось ему почти непристойным. Разве есть что-то эротическое в женщине, нянчащей ребенка? Смущало также, что она была на десять с лишним лет моложе его и неопытна, как девочка.
По крайней мере Эсме не была глупой самкой. Таких он не выносил. Она была твердой и прагматичной. Она понимала, что жизнь порой бывает трудной. Что жизнь может потребовать от человека жертв. Да, она знала это, вероятно, куда лучше, чем он, потому что он не мог припомнить ни одной настоящей жертвы, которую когда-либо жизнь потребовала от него, — до настоящего времени.
Но Эсме ничего не знала о мире, ничего не знала о мужчинах, подобных ему. Если бы у нее были отец или брат, способные защитить ее честь, Аласдэра уже призвали бы к ответу за его неподобающее поведение несколько недель назад.
Эсме застегивала пальтишко девочки, надетое на желтое муслиновое платье. Девочка сидела прямо и счастливо лепетала, глядя на сестру. Эсме в ответ взяла детские ручки в свои и по одному прижимала к губам пальчики. От этого простого проявления чувств что-то незнакомое шевельнулось в глубине его жесткого и эгоистичного сердца. Неожиданно им овладел приступ тоски, но он не знал ее причину. У него появилось чувство, что он совсем один в мире, что он не принадлежит никому и никто не принадлежит ему.
Он уподобился бездомному псу, тянущемуся к теплу и празднику жизни, псу, который заглядывает в приоткрытые двери и низкие окна и видит довольство других. Тепло и сердечность. Счастливый смех. Накрытый семейный стол в мягком свете свечей. Вещи, которые никогда ничего не значили для него раньше.
Он словно искал место, которое мог бы назвать домом, что не имело смысла, потому что у него был дом. Ничего похожего на эти странные, запутанные чувства он не испытывал с тех пор, как покинул Шотландию. Но когда в его жизни появились Эсме и Сорча, Аласдэр необъяснимым образом почувствовал себя более одиноким, чем когда-либо прежде.