Я подняла полы плаща и вскарабкалась на осыпающуюся каменную стену и теперь стояла наверху, вглядываясь в погруженные в дремоту строения.
— Малхэм… — Я произнесла это название как стихи, как сонет, я прошептала его, обращаясь к овце с черно-белой мордой, которая мирно щипала травку в некотором отдалении.
— Уолтхэмстоу, я вернулась домой. Ты узнаешь меня? Нет, едва ли! Видишь, я стала взрослой!
И я не смогла удержаться от улыбки. Передо мной было прошлое, полное дорогих воспоминаний. Малхэм, прекрасный и мрачный, высокие холмы, поросшие вереском, и тут и там усеянные могильными курганами. В нем было не только мое прошлое, но и будущее. Подняв голову к небу, зажмурив глаза, я повторила:
— Я вернулась домой.
…Мне не нужно было идти дальше по тропинке. Толкнув узорчатую металлическую калитку, увитую плющом, которая со скрипом отворилась, я осторожно ступила на вымощенную кирпичом дорожку. Плащ мой, волочась по земле, разметал сухие листья под ногами, а налетавший порывами ветер подхватывал их легко, как перышки, и уносил. Я подняла голову, вглядываясь в просветы между оголенными сучьями, но видела только тяжело нависавшие над землей тучи, обещавшие снег. Воздух был сухим и морозным и обжигал мое лицо. Впрочем, как я догадывалась, оно горело скорее от возбуждения, чем от холода.
Живая изгородь разрослась так, что ветви кустарника, образовавшие ее, сходились над моей головой как арка. И мне это должно было послужить предостережением: все изменилось в Уолтхэмстоу и стало другим. Когда-то сады Уолтхэмстоу славились своей красотой. Люди из ближайших деревень приезжали в Малхэм и не уставали любоваться цветами и живописно подстриженными кустарниками и лужайками Уолтхэмстоу. Я раздвинула ветки живой изгороди и отцепила листья, упорно льнувшие к моему плащу. «Все должно быть хорошо, — убеждала я себя. — Все!»
Снова подняв глаза к небу, я замедлила шаг. Потом остановилась. Я не ожидала… я не осмелилась бы подойти так близко… С большого расстояния все выглядело не слишком пугающим. Уолтхэмстоу… Дом, возраст которого насчитывал триста лет. Возможно, он и должен был выглядеть несколько обветшалым, особенно крыша мансарды, черепице которой пришлось перенести столько дождей и ветров. Но я забыла, насколько он огромен, и не ожидала такого внушительного впечатления. Я забыла о рве. Боже милостивый! Этот чертов ров! Но, вглядевшись внимательнее, я убедилась, что это вовсе не ров, а скорее сточная канава, заросшая водяными лилиями.
Уолтхэмстоу. Невзирая на урон, нанесенный почтенным возрастом, дом выглядел красивым и превосходил своей прелестью все мои воспоминания и фантазии. Окна с цветными стеклами, похожими на витражи, в выступающих эркерах подмигивали мне из-за своих свинцовых переплетов. Плющ поднимался вверх по каменным стенам, образуя арки над оконными проемами и дверями, но хотя его плети и пытались добраться до крыши и вскарабкаться по гладкой черепице, им это не удавалось, и они свисали до самой земли, как девичьи косы. А трубы! Отсюда, с дорожки, я насчитала пять каминных труб. Подумать только! В каждой комнате по камину!
Я уже была готова улыбнуться, посмеяться над своим детским восторгом, но в этот момент послышался пронзительный крик, я качнулась назад, прижимая руки к ушам в попытке заглушить этот отчаянный и все не прекращающийся звук. Я не могла двинуться с места, а крик все не смолкал, и я уже чувствовала, как и в моем собственном горле образуется комок, грозящий в любой момент взорваться воплем.
Потом чьи-то руки схватили меня за плечи и с такой яростью встряхнули, что боль отдалась в руки и грудь. Это были грубые, заскорузлые руки, привычные к тяжелому труду. Я почувствовала, как колени мои слабеют и становятся ватными.