Анатолий Смирнов - Подкова. Cтихотворения стр 6.

Бессонной ночи ознобная тьма.
В глазах нездешнего света круги.
Стучит, стучит в окошко зима
Кривыми руками ведьмы-пурги.

Стучат, стучат точно в такт ей часы,
Пружиной толкая судьбу вперёд.
И демон смерти сопит в усы,
Ворочаясь в чёрном углу, как кот.

В мозгу  свинец, не поднять головы.
И нет кислорода  вдыхаешь пар.
Включить бы свет, да не встать, увы, 
Хрипение в лёгких, ознобный жар

Вот так бежишь по годам во всю мочь,
Богатства побольше стремясь собрать,
Как вдруг налетает с удавкой ночь
И всё ты готов за воздух отдать,

За то, чтобы в лёгких жил кислород.
И ужас ломает твой мозг и грудь, 
Ты знаешь, что будет, как миг придёт,
Когда ты не сможешь уже вдохнуть.

Из дома вышел  встретил себя на углу,
Тащившегося сквозь февральскую мглу.

С собой разминулся, побрёл сквозь метель
Дорогой через март в вербноликий апрель.

Хотя фонари светили, но было темно.
А я-второй сидел дома, смотрел в окно.

Начало марта. Снег растаял.
С утра на улице серо,
лишь капли на ветвях блистают,
как перламутр и серебро,
Да в ярких куртках по дорожкам
спешат к учёбе школяры.
А я сижу, гляжу в окошко,
дожив до старческой поры.
Теперь могу хоть до обеда,
покинув скучную кровать,
я в мягком кресле вялым дедом
полуглядеть, полудремать;
в дремоте слушать с чуткой ленью,
встопорщив уши и усы,
как сквозь меня текут мгновенья,
сливаясь вкруг меня в часы.
Могу я видеть третьим оком,
как омывая всё подряд,
они уносят нас потоком
в гремящий в бездну водопад,
над коим ангелы летают,
роняя в брызги вод перо
Начало марта. Снег растаял.
Весь день в душе моей серо.

Всё пишу среди битвы и пира,
Среди грохота и тишины
Образ мiра и образы мира,
Образ мужа и образ жены.

Всё черчу среди бед и проклятий,
Облепивших судьбы берега,
Образ старца и образ дитяти,
Образ друга и образ врага.

Вверх взбираясь по жизни отлогой,
В свете солнца и в блеске луны
Всё рисую я образы Бога
Страстотерпца и пса Сатаны.

Словеса, что в быту зачерствели,
Размягчаю я ночью и днём
То растопленным снегом метели,
То горячим пьянящим дождём.

И монах, и солдат, и острожник
Влили в жилы мне ярую кровь,
Сила духа  мой верный треножник,
Мои кисти  мечта да любовь.

Людских судеб земное колесо
закручено неведомою силой,
и лепленной историей Тюссо
дышать ещё печальней, чем могилой.

Аристократок горделивый лоск
и королей развёрнутые плечи
теперь лишь ткань да крытый лаком воск,
который можно переплавить в свечи.

Преданья дней, писанья лет  гробы,
кресты, костры, бичи, стенанья, вздохи
История вставала на дыбы
и сбрасывала со спины эпохи.

И много ли среди вождей племён
припомнишь тех, кто в буйной круговерти
смог усидеть в крутом седле времён
до старостью назначенной им смерти?

И много ли в великих городах,
запавших в летописцев ум и око,
припомнишь ты проживших на медах,
толпою не растерзанных пророков?

Мечом, огнём и ядом каждый век
шпынял всех тех, кто к истине стремился,
и лишь практичный мелкий человек
во всех щелях плодился и плодился.

Как муравьи, число его росло,
вспухало меж несчитанными днями
и вот теперь истории седло
заполнено одними муравьями.

Её поводья некому держать, 
в галоп несётся бешено и криво
и, видимо, уже недолго ждать,
когда гнедая сверзится с обрыва.

Пусть дом мой беден, ужин скуден,
Судьба, как спутанная нить,
Я в мир пришёл, чтоб верить людям
И жизнь горячую любить.
А потому благожеланно
Прощаю им на склоне лет
Меня настигшие обманы
И холод мне суждённых бед.

Лишь об одном, хибарный житель,
Прошу я их при свете дня:
 И, вы, за зло моё простите
Несовершенного меня,
Хоть потому, что был в обиде
Я лёгок  злость стирал, как мел,
Что никого не ненавидел
И ненавидеть не умел.