Никитич оторвал щеку от стола и, брызгая слюной, забубнил скороговоркой:
Успокойся, парень. Клянусь, это не то, что ты думаешь. Карта только память о дружке. Недавно он погиб. Вот и таскаю её с собой. Прихоть, не более!
Халвус кивнул с пониманием, однако смял карту и бросил её в лицо игроку, от чего тот пошёл багровыми пятнами негодования. Швырнув же краплёнку конокрад поднялся и обратился к столпившимся у стола:
Что ж, я растроган повестью такою. И всё-таки, мой друг, игра за мною он протянул руку и положил её на кошель обманщика.
Но катала порывисто накрыл руку везунчика своей пятернёй и заявил тоном довольно нагловатым для сложившейся ситуации:
Может, переиграем?
Халвус улыбнулся:
Охотно! Даже заключим пари. Ну, а покуда руку убери
Стихоплётство Халвуса заметно раздражало толстяка, ибо было не понятно, к чему оно и чем может грозить в перспективе. Но что особенно выводило из себя, так это спокойствие чужеземца, одетого в кожаное, по комплекции, явно уступающего, но при этом такого невозмутимого и дерзкого. От переизбытка унижения у Никитича характерно задрожали мышцы переносицы.
Не понимаю этот издевательский тон возмущённо хрипел он. Ведь мы могли бы договориться?
На что Халвус лишь тяжело вздохнул. С подобным положением дел он сталкивался не раз, а потому, сойдя на прозаический стиль, произнёс чеканно, дабы вбить и без того очевидную истину в мозг неудачника:
Никто не запрещает играть краплёными картами он широко развёл пальцы рук, лежащие на краю стола, в стороны, словно рысь, готовящаяся к прыжку. Не умеешь без мухляжа мухлюй, но мухлюй так, чтоб комар носа не подточил. А коли прокололся, проигрывай хотя бы с достоинством.
Но катала не прислушался к словам Халвуса, либо счёл их недостаточно убедительными, ибо в следующее мгновение стол был опрокинут вместе с картами, деньгами, так и не тронутым ужином, и в дело пошли кулаки. К шулеру присоединились разгорячённые игрой сотоварищи, послышался хруст костей и глухие удары по набитым хмелем тушкам. Конокрад без особого труда уложил бузотёров и обнажил шпагу. Присутствующие шарахнулись в стороны, образовав пустое пространство, в котором стоял Халвус со шпагой наперевес. Никитичу, ощупывающему собственную челюсть на прочность, ничего не оставалось, как последовать его примеру.
Решительный жест! улыбнулся Халвус и, бросив цепкий взгляд на присутствующих, невозмутимо поинтересовался: Что ж, со словами или без?
В каком смысле? не опуская клинка, переспросил игрок.
Ну Я мог бы изобрести пару-тройку изящных шестистиший для удовольствия присутствующих и пообещать, к примеру, что заколю вас скажем, в конце четвёртого шестистишия, дабы наш поединок не выглядел пошлым кровопролитием двух зарвавшихся мужланов. Желаете быть убитым?
В каком смысле? сбитый с толку не характерной для здешнего заведения вежливостью, катала никак не мог взять в толк, чего хочет от него чужеземец.
Хотите, чтоб я проколол вам печень? Или, может быть, сердце? Если сердце то сразу, и без мучений продолжал Халвус.
Что он говорит? нервничая всё более, переспросил игрок товарища.
Спрашивает, как тебе лучше умереть? пожимая растерянно плечами, ответил тот.
Это я понял. Я не о том, к дьяволу! видимо, тут нервы шулера окончательно сдали и, проревев по-медвежьи: Буду я слушать его тарабарщину! он бросился в атаку.
Конокрад эффектно перебросил шпагу в левую руку, проехался лезвием по лезвию шпаги нападающего, развернулся вокруг своей оси и отправил толстяка кубарем через подвернувшийся стол. Зазвенела посуда, послышалась брань, а вслед за нею восторженные аплодисменты. Кто-то даже выкрикнул ставку на победителя, и его поддержали.
Ставлю гривенник на пухлого! проорал бас.
Два на чужеземца! прохрипел баритон.
И оцепеневшая было толпа пришла в движение: зашуршали ассигнации, зазвенели монеты. Трактирщик распахнул шкаф и на́скоро мелом на его дверце обозначил две колонки: «Пухляк» и «Чужеземец», под которыми в геометрической прогрессии стали расти кругленькие суммы
глава 8
ЧУЖЕЗЕМЕЦ
Ночь выдалась душная. Прошедший днём ливень, пропитал воздух липкой сыростью. И хотя небо было чистое, а Луна огромной, над столицей клубилась маета. Под окнами, где днём гуляли свадьбу, слуги всё ещё наводили порядок: убирали объедки, битую посуду и невменяемые тела, которые пробовали возражать, но достаточно вяло, чтобы быть услышанными.