Я пройдусь недалеко. Мэри резко встала и пошла в сторону леса.
Я тебя провожу, вдруг вскочил Виктор. Он сам такого не ожидал. Словно его насильно подбросило. Покраснел весь, как башня Страуса, но смело так поплелся сзади, не получив ответа. Хорошо хоть темно было, а тусклый свет от игигских отходов не освещал лица настолько, чтобы прилив крови различить. «Чего я, дурак, барышня в кусты идет, живот у нее скрутило, а я прусь соглядатаем?» ругал он себя, но повернуть назад не мог под пристальным взглядом Философа. Мэри быстро нырнула в самые заросли. В такие нехорошие, что Виктор и днем бы не сунулся. Он еще сильнее покраснел, все из-за него. А если выйдет к ней зверь с глазами-блюдцами
Вернулась, нормально все, только комбинезон весь в черной паутине. Было бы голое тело, кожа бы сгорела. Что ж, спасибо игигам. Он мысленно вытер холодный пот, которого не было, и вдруг понял он беспокоится за эту женщину. И вроде даже как то помимо своей воли. Таскается за ней, как преданный щенок.
Пошли обратно. Она не торопилась. Может, услышать что хотела. Да только Виктор опять язык проглотил, не шли слова, застревали в разбухшем горле и под ложечкой сосало. Ему было хуже, чем когда первый раз под «качель» залез динамит подложить. И проклинал он себя за молчание свое глупое, за пылающее лицо и за плотно сжатые кулаки. Проклятье, ну что же ты
Как твой Страус? выдавил и подавился своим вопросом, как будто весь паек одним глотком проглотил, и чуть не согнулся от позора, слушая себя со стороны. Провалиться бы сейчас на месте, чтобы никто не видел и не слышал.
Нормально, она кажется улыбнулась, но смеха конечно не разрешила, а чего вдруг тебя Страус заинтересовал?
И правда. Что ему до Страуса? Хотел что-то сказать, о том, как он своего Страуса диареей напугал, как колечки раздобывал и как снились ему упыри в русских рубахах и белых кушаках.
Снилась всякая гадость
Опять получилось невпопад и он совсем замолчал, понимая, что осталось несколько шагов, а потом каждый из них отправится в уютное брюхо Страуса, досыпать остаток ночи, чтобы с утра снова в джунгли, махать жутким мечом и прятаться от детских игрушек, оставленных гигантами.
Я хотел сказать в Страусе так уютно, как в утробе матери.
«В утробе, ну и сморозил, ты, филолог хренов. Лучше бы сидел у костра и печенье жевал, если ничего не можешь!». Он пропустил Мэри вперед, она присела к костру. Осталось еще несколько минут до пяти утра. Они сидели молча. Мэри подняла на него взгляд, улыбнулась едва заметно, грустно так, и опустила веки. А потом незаметно слегка прикоснулась к плечу Стефана.
Виктор вспомнил, что в пылу словесной битвы, пан Варшавски не раз ее за кончики пальцев хватал. И тут он все понял. Мозг словно лавой обожгло, а сердце к горлу подпрыгнуло и там застряло. Не может быть Впрочем, это ведь не окончательно. Просто он ее заболтал, своими философским сказками мозги запудрил. Мэри, чудесный цветок и эта жаба
Нет, Виктор отказывался верить, не хотелось. Он и так жил надеждой, а иначе черной стеной вставало отчаяние. Что-то там придумывал, воображал. Машенькой называл и улыбался своим мыслям, засыпая. Нет, ничего пошлого, совсем, наоборот, цветочки, птички какие-то в голову лезли. И Царские горки за рекой. Он бы ее покатал с ветерком и еще за два круга бы приплатил. А потом на реку повел бы, поплавать в прозрачной водичке.
Впрочем, нет уже там речки, осушили ее игиги, прямо перед бунтом киберов и серой пакостью забросали. Зачем, никто не знал. Он вяло со всеми попрощался и полез в кольца. И странное дело, сейчас это чудо изобретательского разума его не пугало. Нисколько не волновало сердце, которое только недавно назад вернулось из горла, где дышать не давало, мятежный орган. Из колец он точно перед Страусом вылез, хорошо на Черной планете ночи чернильные, ни зги не видно.
Я все. Радостно сообщил Страусу, да только радость была наигранной. Лучше бы он сегодня и не встречался на заброшенной базе с группой. Отоспался и нервы бы сберег. Позже узнал бы, не так больно бы пришлось. А впрочем, так тебе, студент, поделом, решительней надо быть. Она ведь ждала, что хоть пару слов нормальных скажет, а он, как невменяемый, как сучий потрох, как сумасшедший игиг! Про Страусов, про сны свои, никому не нужные. Слюнтяй, тюфяк, одно слово, не то что Варшавски, красавец, кровь с молоком. Открывай ворота, птичка моя!
Я боевой механизм-охранник, отозвался Страус и открыл люк, а не птица.