Двенадцатилетняя Пруденс была намного мудрее своих братьев, но не настолько, чтобы не поиздеваться над ними:
– Вот те раз! Вы опять что-то не поделили, дети?
– Заткнись, Пру!
– Сам заткнись!
В этот момент в столовой появилась мама Гортензия.
– Что здесь… – начала она, но не закончила, увидев на узорчатом полу осколки китайской вазы. – Боже мой! Боже мой! – запричитала она, прижимая к груди руки. – Папа будет очень недоволен! Страшно недоволен! – Затем Гортензия перевела взгляд на золовку: – Ах, Люси! Как это могло случиться?!
Люси обычно относилась к своей экзальтированной невестке с определенной симпатией, принимая во внимание, что бедное создание замужем за Грэхемом, а это само по себе – тяжелый крест. Но на сей раз она даже не удостоила ее вниманием.
– Пруденс, отведи Черити и Грейс в розарий. Без разговоров! – добавила она, когда девочка собралась ей возразить. – Гортензия, предоставь это мне, – натянуто улыбнулась она невестке.
– Да, конечно, но… Как же ваза?
– Пусть Лидия подметет.
– Да, но… Что скажет Грэхем? Я о вазе… Он обязательно заметит. Сколько я себя помню в Хьютон-Мейноре, он всегда садится на это место, а впервые я появилась здесь… Ах! Как давно это было! Я была еще совсем юной!
– Прошу тебя, Гортензия… – оборвала ее причитания Люси.
– Да, да, конечно, – тут же согласилась Гортензия, почувствовав раздражение золовки.
Гортензия явно не состоялась ни как жена, ни как мать. Зато она была отличной производительницей, а именно это и требовалось Грэхему, как и большинству мужчин. «Даже эти два маленьких хулигана, когда подрастут, захотят себе такую же жену. Чтобы она рожала без лишних разговоров и ни о чем не задумывалась», – с грустью подумала Люси и строго посмотрела на озорников.
– Рассказывайте все по порядку.
– Это все он!
– Нет, это он начал!
– Я сказала, по порядку, – напомнила Люси. – Если вы немедленно не расскажете мне всю правду, то до самого ужина будете зубрить генеалогическое древо.
Братья испуганно переглянулись, и Люси удовлетворенно улыбнулась. Она всегда старалась выбирать наказание соответственно проступку и временами прибегала к благородной традиции переписки текстов. Только вместо библейских она использовала геральдические, стремясь вызвать в детях ненависть к застывшим социальным догмам. Особенно в Стенли.
– Дерек кормил Санни, – начал Стенли, – а я не разрешаю ему этого делать.
– Подумаешь, одно яблочко!
– Санни моя лошадь, а не твоя!
– А дальше? – тут же вмешалась Люси.
– Он меня толкнул, – пожаловался Дерек.
– А чего он бросил в меня глиной?!
– Это ужепосле того, как ты меня толкнул!
– Так тебе и надо!
– Это тебе надо!
– Тихо, дети! – попыталась перекричать их Люси, но мальчишки не обращали на нее внимания.
– Мало тебе? Сейчас еще получишь!
– Это тебе мало!
– Прекратите сейчас же! Объясните лучше, как вы разбили вазу?
– Я бежал от Стенли.
– От самых конюшен? И конечно, не подумал вытереть ноги?
Дерек нахмурился.
– Мне было не до того. Он же бежал за мной…
– Я даже не заметил, как она упала, – вздохнул Стенли, и братья виновато посмотрели на рассерженную воспитательницу.
В общем-то они были неплохие мальчики, и в глубине души Люси даже обрадовалась тому, что эта отвратительная старая ваза разбилась. Но дело было не в этом, а в том, что братья стали все чаще ссориться. Неужели в их семье младший брат, лишенный наследства, со временем начнет ненавидеть старшего, а тот, в свою очередь, будет жить в ожидании смерти отца?! И виной всему – устаревший закон первородства.
– Значит, так, Стенли. Я должна еще раз напомнить тебе, что настанет день, когда конюшни Хьютонов перейдут в твое владение. И если ты хочешь быть хорошим хозяином, то тебе следует одинаково хорошо относиться ко всем лошадям. А кроме того…
– Я и так их всех люблю! Это кто угодно скажет!
– Не перебивай, это невежливо.